Жорка с жалостью смотрел на спящего брата.
Вот уже два месяца Вадим не вставал с постели. Некогда кудрявые волосы со смоляным отливом рассыпались по подушке серым пеплом. Худая впалая грудь судорожно вздымалась, выпуская на выдохе хриплые булькающие звуки. Скрюченные тонкие пальцы большой руки сжимали выцветшую ткань ситцевого пододеяльника.
Эти руки Жорка помнил сильными и тёплыми, когда брат, возвращаясь с работы, поднимал маленького, такого же кудрявого, как и он сам, малыша, крепко целовал в обе щеки и спрашивал густым басом, был ли его котёнок послушным с нянькой, спал ли, и хорошо ли ел.
За Жорку отвечала старая толстая нянька Улита – все перечисляла по пальцам, отчитываясь перед хозяином, как она называла Вадима.
Потом в семью пришла Светлана. Весёлая, озорная, она заполнила собой всё пространство их небольшой комнаты в коммунальной квартире, хоть была, как воробышек – маленькая, худенькая. Но столько света и тепла она принесла в их дом, что смогла объединить и подружить всех соседей огромной квартиры.
На Первое мая и Седьмое ноября теперь стали накрывать общий стол в большой кухне, сдвигая несколько столов вместе. Пили вино, заедали капустой и селедкой с салом, громко разговаривали, плясать выходили в коридор. Старый матрос Кузьмич так растягивал меха тальянки, что маленькому Жорке казалось: ещё чуть потянет, и лопнет цветастое нутро обложенной кнопочками гармошки. А жена Кузьмича громко, с визгливыми нотками пела частушки, которых у неё в запасе было несчитано.
Жорке эти праздники запомнились, как самые счастливые. Потом, много лет спустя, у него, взрослого человека, нередко на стол резалась и дорогая колбаса, и окорок, и копченая рыбка, пусть и немного, но только та селедка и та капуста были самыми вкусными закусками с непередаваемыми запахами детства.
Ребятишкам в такие дни перепадало по нескольку штук шоколадных конфет, и выделялись монетки на кино и мороженое. Визжа от радости, бежали на улицу, подтягивая старые штанишки на помочах, и мчались в главный «храм» детства – кинотеатр «Октябрь». Свистели вместе с чапаевскими конниками, разрубая деревянными сабельками плотный от сизого дыма дешевых папирос воздух кинозала, до хрипоты кричали «Ура!», а потом, потные, выходили на улицу и долго спорили, жив ли любимый комдив, или всё же утонул?
А в квартире к тому времени веселье переходило в тихие разговоры и песни негромкие, но надрывные, с тоскливой слезой…
Жорку Светлана баловала. Как и Вадим, ухватывала на розовые толстые щёки и мусолила поцелуями отбивавшегося мальчишку, смеясь и лопоча ласковые слова.
– Своих уж заимели бы, всё тянут и тянут… – ворчала старая нянька, отбирая мальчишку из жарких рук девушки, которая заливалась смехом, ещё сильнее прижимая к себе маленького брата мужа. Да только Жорка видел раз, другой, как плакала в подушку Светлана, а брат тихо уговаривал её, обещая, что всё исправится, и народится у них сыночек или дочка… Она же лишь трясла своей светлой головой, не веря его словам… Да и своим ожиданиям не верила тоже…
А Жорку баловала: иногда приносила огромную шоколадку, Жорка такие, конечно, видел в витрине кондитерского магазина, но как её есть, представлял смутно. Чаще Светлана покупала пирожное. Это была сказка! Небольшая коробочка, а в ней!.. Маленькая корзиночка из песочного или бисквитного теста, а на ней розы из невыносимо вкусно пахнущего крема. Пирожное съедалось вмиг, а вот коробочка убиралась Жоркой в укромное местечко до следующего раза. Эту вкусную ванильную картонку мальчишка нюхал втихаря от всех, а чтобы слюни так часто не сглатывать, он закусывал этот запах обыкновенной тянучкой или леденцовым петушком.
