Часть первая, почти авиационная
– Взлетный курс 180, выход правым, на Приморское.
– А можно левым?
– Тогда взлетный 179, выход левым.
Это я немного поторговался с диспетчером. Очень уж не хотелось тратить лишние три-четыре минуты. Да и не лишние они вовсе, если учесть, что сегодня еще три раза нужно будет смотаться сюда из Одессы. Взлетный режим – и после короткого разбега отрываемся от травы небольшого аэродрома Килия.
Сейчас левым доворотом и вдоль Дуная пойдем в сторону моря. Конечно, левым разворотом здесь тесновато будет. Дунай, а вместе с ним и государственная граница СССР подходят почти вплотную к аэродрому. Поэтому режим двигателя максимальный. Даже на слух ощущается, как мотору тяжело. А когда мотор на самолете всего один, то и кожей ощущаешь все его проблемы. И нет лучшей мелодии, чем этот оглушающий и привычный голос мотора. И нет лучшей опоры, чем этот звук, который скорее не слышишь, а чувствуешь. Пора убрать закрылки.
«Сейчас тебе станет полегче», – это я мысленно успокаиваю мотор. Рука ложится на сектор газа, и взгляд на бортовые часы. Еще есть время. Секундная стрелка только касается отметки 12, заканчивая третий круг и третью минуту нашего полета… И в это момент звук мотора проваливается.
Исчезает.
Оглушает тишина.
Обостренно остро понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас, «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.
– Господи! Что же делать? – с тяжелым выдохом вырывается из груди.
– Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета? Взлетел бы, как положено. Дольше на три минуты, но справа вон поля-дороги, выбирай не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь что делать будешь?
Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо – пограничные столбы и залитые водой рисовые поля. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям инструкций не вернуться. Что-что, а это я точно знаю, опыт имеется.
Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его еще при посадке пассажиров в самолет. Поскольку голос – как у диктора телевидения – никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили об очень хорошей осведомленности о той неприятной ситуации, в которой мы оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все – это экипаж, я и мой второй пилот, а также двенадцать пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2 или попросту «кукурузника».
Спокойствие пассажира передалось и мне. Я уже знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно – это мгновение – все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо его чувствуешь. Воспринимаешь как единственную точку опоры в той среде необитания, которая зовется Небо. И поэтому точно знаешь: в следующее мгновение, после того как эта точка опоры исчезает, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя может предотвратить неминуемое падение и превратить его в полет со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры при заглохшем моторе, это может значить только то, что оно, следующее мгновение, еще не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.
– Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя, – попытался я строго сказать Странному пассажиру.
