Золотая кровь

Полуденное аравийское солнце странно напоминает луну. Его ослепительное сияние, как и лунный свет, стирает краски, высвечивая мир в черно-белых, контрастных тенях. Человеческие чувства пасуют перед этим огненным великолепием, и на выручку им приходит сиеста – капитуляция утомленного тела перед солнечным жаром.

Прайс Дюран развалился под выцветшим навесом на обожженной солнцем палубе шхуны. Он пребывал в полудреме, в которой можно видеть сон и одновременно знать, что ты видишь сон, наблюдая за собой как бы со стороны. Прайс – точнее, та часть его сознания, которая сейчас не спала, – не мог не поражаться своему сновидению.

Прайсу Дюрану снился затерянный в дебрях времен Энз, прятавшийся где-то в глубине непроходимых пустынь. Могучие стены окружали гордые башни, а вокруг простирались зеленые пальмы огромного оазиса. Прайс видел, как величественно распахнулись городские ворота. Разошлись тяжелые бронзовые створки, и на громадном белом верблюде выехал воин в сверкающей золотой кольчуге и с тяжелым золотым топором в руках. Воин ехал мимо высоких пальм к ржавым барханам пустыни. Похоже, он что-то искал, и руки его крепко сжимали рукоять огромного топора.

Назойливая муха, жужжа, закрутилась над головой Прайса, и, зевнув, он окончательно проснулся. Чертовски странный сон! Чудно увидеть загадочный город совершенно ясно, словно наяву. Выходит, даже во сне Энз занимает его мысли. Вот только в легенде не было ни слова о воине в золотой кольчуге.

Впрочем, в такую жару думать о мифах и легендах не хотелось. Думать не хотелось вообще ни о чем… Прайс вытер текущий по лицу пот и, прищурившись от нестерпимого солнечного блеска, посмотрел вокруг.

Залитое слепящими лучами Аравийское море сверкало, точно расплавленное стекло. Опаленное жаром небо отливало медью. На севере тянулась череда бурых дюн – там безжизненные барханы пустыни Руб-эль-Хали встречались с переливающимся на солнце морем. Шхуна «Иньес», темная, как и ее смуглокожий владелец, застыла в полумиле от берега посреди зеркально-гладких, словно застывших вод. Ее обвислые грязно-серые паруса отбрасывали узкие тени на давно немытую палубу.

Прайс Дюран, развалившийся под обтрепанным навесом, был сыт по горло и недвижным морем, и прокаленным на солнце песком. Он физически ощущал враждебность лежащей за бортом пустыни – коварной, загадочной и молчаливой. С тех пор как шхуна покинула Красное море, два противоречивых и очень сильных чувства упорно боролись за власть над его душой.

Прайс Дюран, уставший от мира солдат удачи, боялся этой пустыни, самой жестокой и непознанной на свете. Боялся, но, разумеется, не настолько, чтобы отказаться от участия в экспедиции. Не в его привычках было отступать из-за слепого страха. Собрав волю в кулак, он боролся против ее мрачных чар и не собирался ей покоряться.

И в то же время другая часть его существа радостно приветствовала мрачный дух пустыни. Пустота и безжизненность манили Дюрана, и в самой ее зловещности крылось какое-то непонятное очарование.

– Вижу Фархада, – донесся с носа спокойный голос Якоба Гарта. – Прибыл точно в срок. К понедельнику отправимся в путь.

Прайс посмотрел на Якоба. Под кажущейся мягкостью рыжебородого великана скрывались железная воля и стальные мускулы. Из всех пассажиров и команды «Иньес» только у него кожа почему-то осталась белой, не покрывшись ни красными пятнами ожогов, ни ровным слоем густо-коричневого загара.

Его слова мигом пробудили шхуну от полуденной сиесты.

Жоао де Кастро, косоглазый азиат, отребье из отребьев из далекого Макао и капитан «Иньес», выскочив из каюты, обрушил на Гарта целый град вопросов на португальском и ломаном английском. Маленький и щуплый, он держал в подчинении разномастную команду шхуны одной только дьявольской жестокостью. Прайс не больно-то жаловал своих спутников, но Жоао он просто-напросто ненавидел. Это была инстинктивная ненависть, ненависть с первого взгляда. И Прайс знал, что азиат платит ему той же монетой.