«…Как человек, которому нечего делать с песнями бардов, в том смысле, что мне ещё не встречались удачно совмещённые слова и музыка в их исполнении (всегда то или другое умирает), я тем более с удовольствием отмечаю, что Вам, Дмитрий, удалось прежде всего, используя свой талант, создать какую-то, видимо, новую эстетическую ткань, в которой чувствуешь себя комфортабельно… Желаю, чтобы этот Ваш опыт музыкально-стихотворный имел бы продолжение и развитие, а сам жанр, благодаря Вам, вырос бы до положенных ему масштабов… «Прогулки под северным небом» – это, Вы знаете, мне – созвучно… Ваши новые стихи обдали меня кипятком гениальности, замечательно, что, как и прежде, не встретилось ни одного клише… интересно, чей Вы предшественник? – Ваше обращение с понятием «Время» ставит для него нелёгкую задачу… буду обращаться к Вам, скажем, как к Принцу Поэзии или Императору Всея Прозы, – в зависимости от того, по какую сторону потока Вашей производительной деятельности я окажусь…»
Иосиф Бродский
«Вместо кино»
Ночь. Вдоль всего побережья видны светящиеся камни. Ты стоишь в подвенечном платье по колено в воде, и подол твоего платья качается на волнах. Две белые птицы поодаль суетятся, как заговорщики, не замечая твоего присутствия. Я кричу тебе с другого берега, но сам не слышу своих слов. Между нами начинается морское сражение: столбы мутной воды встают как привидения, но всё происходит, словно в немом кино, только чуткие птицы, тревожно взмахнув крыльями, исчезают в темноте. Вспышки одна за другой озаряют парусные корабли. Ты чувствуешь, как нелепо выглядит твоё белое платье, и снимаешь его. Твоё тело, полутон между чёрным и белым.
Внезапно вода успокаивается, и становится слышно, как волны плещутся на берегу. По воде, прямо на тебя выплывает книга – это кондуит, где после моей фамилии кто-то описал наши с тобой встречи. Но в чём моя вина?
12 июня 1987 года
«Изъян»
Нельзя сказать, чтобы голос мой был приспособлен для команд, но поскольку дальний мой родственник сделался недавно президентом и, используя своё высокое положение, назначил меня командиром действующей армии, то, как вы сами понимаете, командовать мне приходиться изрядно. Слабость голоса я, разумеется, подменяю силою смысла, вложенного в приказ, акцентирую, так сказать, интеллектуальную сторону дела, но с детства не сложившуюся без изъяна дикцию мне заменить совершенно нечем. Это приводит к разного рода недоразумениям, а в отдельных случаях подрывает авторитет начальника.
Обходя строй войск, я подолгу службы спросил совсем ещё молодого бойца, почему он вышел на смотр без мундира, и у меня получилось: «Салтат! Посиму высал пес мундила?» Не знаю, что уж там себе услышал этот солдат, но помню охваченные ужасом глаза, округлённые шевелящимися бровями, двигающиеся заострённые кончики розовых ушей, привыкших к казарменным оборотам речи и откуда-то едва долетающий сдавленный смех. С трудом подбираю выражения, чтобы передать свои ощущения, вы понимаете, как срабатывают контрасты: умирающий старик и румяный младенец; плоская уродина и полногрудая красавица; слон и песчинка; чёрное и белое и так далее, а тут – ужас и смех! Развивайте дальше эту мысль, как хотите, воля ваша, а я без слёз не могу – слишком уж на войне всё преувеличено, нарочито.
Стараюсь с тех пор больше вкладывать смысла выражение своего лица – подхожу к тому же солдату делаю головой движение, будто я кабан жёлудь из-под дуба выкапываю, а солдат уже понимает, что речь, если так можно в данном случае выразиться, идёт об отсутствии его мундира, и потупит взор, но хоть не затрепещет от страха, и на том спасибо.
В других случаях использую телеграфную, компьютерную и голубино-почтовую связи, – в них дефекты речи не видны, и значит, ни насмешек, ни кошмаров не порождается, что на войне не малое для победы обстоятельство.
