Рауль Лукич Типкин сладко спал-дрых на диване, подложив руку под пухлую, упитанную щёчку и тихонько, мирно посапывал. И видел прекрасно-чудесный сон: сидит он за богато накрытым столом и режет большой и сочный, только что поджаренный, бифштекс. Подцепил вилкой кусок побольше, зачмокал от предвкушения немедленного и полнейшего удовольствия, и, даже где-то, счастья…
Пока – чмокал и пускал слюни, дверь открылась, в комнату вошла женщина, двинулась к висевшему на стуле его костюму, с ловкостью бывалого карманника начала обшаривать не только все карманы, но и подкладку пиджака и нижние части брюк.
Конечно же это был никакой не вор, мастер по чужим карманам, а его нежно любимая супруга Ева Сидоровна. Она искала у своего дорогого и единственного мужа заначку.
Типкин трудился швейцаром в ресторане, возвращался домой поздно, чаевые выкладывал на стол в кухне, переодевался в жёлто-полосатую пижаму и заваливался спать до обеда. Она не могла и мысли допустить, что муж оставлял себе заначку, твердо знала, такого быть просто не может. Но найти её не могла, как ни старалась.
И права, права была, Ева Сидоровна, как всегда! Была у него заначка! Прятал её в самом надежном месте – какой-то старой, всеми забытой книжке без обложки и названия, валялась на дне шкафа. Ни сам Типкин, ни жена, ни дочь Клео никаких книжек не читали, родителям их заменял ящик, а дочке – музыкальный аппарат под названием плеер, страшное изобретение.
Заначку Типкин делал ни с целью создания первичного капитала, всё было проще – супруга ежедневно деньги давала на одну бутылку пива с пророческими словами:
– Будешь много пива сосать, пузо лопнет!
А он скорее бежал в магазин и покупал пять бутылок, сосал их целый день и был на вершине блаженства, всегда в прекрасном настроении. Ящик у них стоял в спальне, ложились в кровать его смотреть и Типкин засыпал сразу, как только там кого-то убивали, а Ева Сидоровна через пять минут после, – кто первым просыпался ночью для дохода в сортир, тот его и выключал. Но такие развлечения были только тогда, когда у швейцара наблюдался выходной день. В другие же дни Ева Сидоровна ложилась в постель одна и глядела ящик не пять, а целых десять минут.
Так вот, в очередной раз не сумев разоблачить коварного заначника, Ева Сидоровна рывком широко раздвинула шторы и закричала громко, как гудок электропоезда, но не простой, обычной электрички, а могучего состава, несущегося до стальной магистрали без остановок, от его сигнала вымершие когда-то динозавры могли ожить и подняться во весь свой немаленький рост. Она ласково произнесла:
– Типкин, охламон! Всё дрыхнешь! Вставай жив-ва, чертило! – и нежно добавила: – Али не слышишь? Оглох? Сёдня столько делов! Не до спанья! Быстро поднимай задницу!
Рауль Лукич только перевернулся на другой бочек, натянул одеяло на голову и зажмурился – хотел увидеть, как кусок мяса попадёт в рот, ощутить его божественный вкус…
Но не тут-то было! Жена, в отличие от мужа, была женщиной решительной, закалённой в житейских боях – сразу мигом стащила с него одеяло.
– Подымайся моментом! Скоро Маргоша явится, жениха на поглядки приволокёт! Одевайся соответственно, я тебе напрокат пинджак с хвостом взяла, – она отвернулась открыть шкаф, Типкин сразу воспользовался этим, вскочил с дивана, подтянул пижамные брюки и скорее дёрнул в соседнюю кухню. Taм вынул из кармана маленькую дудочку, и заиграл какую-то грустную мелодию, вроде похоронного марша о несбывшемся кусочке жареного мяса.
Ева Сидоровна, – настоящее имя было Евлампия, но она страшно обижалась, когда кто-то по незнанию, а разные злыдни нарочно, называли её так, – достала из шкафа фрак, бережно повесила на спинку стула, оглянулась и увидела мужа нет.
