Светик совсем не помнил отца и смутно помнил мать. От отца в его детких воспоминаниях остался только яркий солнечный день и большая белая постель, на которой лежало неподдвижное толстое тело отца, лежавшее лицом к стенке и не обращавшее, как обычно, никакого внимания на его крики и озорство.
Уже давно минуло утро, и за окном стоял полдень, а отец все лежал на постели и не просыпался. Время завтрака прошло, и теперь Светику ужасно хотелось есть. Отец не любил, когда его будили, и поэтому малыш стал играть и кричать еще громче, думая, что отец сейчас проснется сам и, грозно рыкнув на него, пойдет варить ему кашу или намажет бутерброд с большой кружкой чая. Но отец не просыпался. И, Светик, набравшись храбрости, потормошил его за плечо рукой, а потом, подражая матери, в самое ухо отца прошелестел: «Пора вставать!». Большое грузное тело отца не пошевелилось, и Светик недоуменно сполз с родительской постели, не понимая, отчего отец никак не хочет просыпаться.
Когда раздался телефонный звонок от матери, которая дежурила в больнице, работая там медсестрой, он страшно обрадовался и сразу выпалил ей свою обиду, уверенный в том, что отец просто не хочет заниматься им и от того будто не слышит и не видит, что уже давно пора вставать.
– Папа спит и никак не хочет просыпаться, – выпалил он, не слушая слов матери. – Я уже говорил ему, что хочу есть, а он все равно спит…
– Светик, ты только ничего не бойся, – слышал он в трубке звенящий крик матери, – ничего не бойся.. Я сейчас приеду… И больше не буди папу, играй в другой комнате… Я сейчас,сейчас!..
Не понимая, почему он должен чего-то бояться, Светик удивился словам матери. В четыре года невозможно понять смерть, а потому нельз ее испугаться. Детским глазам мир распахнут с солнечной стороны, и его черные крылья еще скрыты далеко за горзонтом.
– Сама не бойся, – беззаботно крикнул он, уловив в инотонации матери явный испуг и начиная пугаться чему-то тому,что могло случиться с ее приходом. По-настоящему Светик испугался, когда мать долго не могла попасть ключом в замочную скважину и нервным срывающимся голосом ругала себя почем зря. А когда открыла дверь, то не замечая его, опрометью кинулась к кровати отца и сразу завыла, зажав себе рот рукой.
Мать была большая крупная женщина, про которых говорят гром баба, с низким грудным голосом. А сейчас она кричала каким-то дико пронзительным и тонким звуком, как маленькая девочка, которую кто-то сильно обидел и которую некому пожалеть.
Увидев широко расставленные от ужаса глаза сына, она замолчала и, словно очнувшись, стала звонить кому-то и быстро одевать Светика, нашептывая ему сквозь льющиеся слезы тихие нежные слова.
– Ты, сейчас поедешь с одной тетей с моей работы… она хорошая… ты у нее погости немножко… мне тут надо… я потом тебя заберу, сразу заберу, как… Ты только не обижайся на меня… Потом все поймешь… Я тебе потом все расскажу…
Она плотно закрыла дверь, где лежал отец, и вывела его на улицу.
– А папа… – наачал было Светик.
– Папа…– по розовощекому лицу матери вновь покатились слезы. – Папы больше нет. Папа умер…
Свети не испугался и не заплакал. Он только удивился, как такой большой и сильный человек, как его отец, вдруг не проснулся, никогда не болея и не жалуясь на что-то. В его детской памяти, как облако, вдруг возник образ умершей бабушки, матери отца, которая была такой же большой и мягкой, как мать, и тискала его своими пухлыми теплыми руками, когда они гуляли по двору. Потом бабушку увезли в больницу, и она больше не вернулась к ним.А вокруг суетились какие-то незнакомые дяди и тети и ахали, то и дело произнося незнакомое ему слово «умерла». Светик и тогда не понимал всего значения этого слова. Рядом были мать и отец, а все остальное казалось ему чужим и надоедливым, как суета, которая тогда царила в их квартире.
