Первый рассказ
Бельчонок сам виноват
I часть. Немецкий мальчик Петенька
Двенадцатого апреля я приехала работать в Тянь-Шаньскую обсерваторию.
Итак, Алма-Ата. Сначала база, то есть перевалочный пункт в городе. Я приехала сюда в день, когда, обычно по понедельникам, машина с базы всех увозила наверх: астрономов, техников и прочих. Рядом со мной двое рабочих. У одного в авоське газеты столбиками и некоторый бесформенный пакет. У второго сумка непрозрачная. Их разговор, образный, ёмкий, почти без мата, полностью мне недоступен. Все слова знакомы, но связь между любыми двумя неуловима. Я слушаю, как песню на незнакомом языке, открыв рот, но для приличия отвернувшись. Интересно, пойму ли я этот язык когда-нибудь? Наконец, грузимся и в путь.
Сначала едем по улицам. Город, не похожий на те, что видела прежде. Он просторен. Нет муравейников, слепленных из домов, нет муравейников, слепленных из машин. Этот город не для муравьёв.
И вот мы из него выехали. Медленно поднимаемся по тополиной аллее прямо к горам. Цветет урюк. После черного снега Москвы – инопланетное чудо. Аллея прямо, не дрогнув, летит вперед, кажется, мы намерены выйти в космос.
Вот и началось. Слева река, мы в ущелье. Скалы вокруг, впереди ёлки. Но не ёлки, а ели: чинными девушками собираются вдали в кружок, в стаю, в цепь. Газик прыгает от моста к мосту. Река то слева, то справа: ревёт вот уже баритоном – тише, тише, и снег-свет. Белого всё больше, и вот весне конец. Снег и туман. Чуть разорвется туман, с надрывным гуденьем мотора в белые снежные ноздри уткнётся машина, но нет, извернётся в последний момент – останемся целы, и выше, и выше вперёд.
Прибыли, но видимость ноль. Почти вплотную подъехав в туманной мороке к избушке, заметим и камень огромный, избушка приткнулась к нему, и ель, этот камень подствольный держа, не роняя, сама между тем теряется где-то вверху. На избушке надпись: ТРАКТИРЪ. Рядом навес для машин. Под навесом что-то копает малыш.
Познакомимся быстро. Пятилетнему Пете не хватает общенья, ко всякому новому человеку, особенно к девушкам, он прилипал намертво: сколько можно копать в снегу, в июне в песке, или кататься на машинке с Настькой. Кошку он засовывал между собой и рулем и объезжал свои владения, между домами, потом в сторону мастерской и дальше до туалета и еще дальше до скал, где запертая калитка отделяет обсерваторию от камней, величиной с две мастерские.
Со мной малыш не церемонился, считая своей сверстницей. Когда ему сказали, что Наташа и его мама одногодки, он спросил меня: да, одногодки, но ты же младше?
Много времени мы вдвоем проводили в моей комнате, иногда, хотя редко, против моей воли. Однажды за окном разразилась пурга, и Петя разошелся, прыгал на кровати, кричал. Я скомандовала: «Идем гулять».
Снег лепил в лицо, дул ледяной ветер. Пройдя половину нашей проезжей дороги к выходу из экспедиции, он молча взял мою руку и пошел назад. Дома оказался снова нежным ласковым мальчиком.
– Наташа, расскажи мне историю.
– Какую тебе историю?
– Мне про Пушкина
.– Ну, слушай. Пошёл Пушкин на озеро. Подходит, а озеро замерзло. Отошел он от него и к елке направился. Прямо вплотную подошел. Подошел вплотную, а елка возьми да исчезни.
– Почему, Наташ, почему она исчезла?
– Туман был. И вот стоит он рядом с ёлкой, а её нет. И говорит тогда Пушкин: «Ну, брат Пушкин, ты совсем того».
– Что это, «того»?
– Ну, «того», это значит «этого».
– А чего, Наташа, этого?
– А этого значит того.
– Наташа! Я не понимаю. Ты меня обманываешь, это не про Пушкина.
– А про кого же?
– Не знаю. Про Пушкина – стихи.
