Зяблик

Зяблик

Не суди человека, пока не пройдёшь долгий путь в его ботинках.

Лао-Цзы, древнекитайский философ

Не помню, с чего началось, я была совсем ещё маленькой, папа прозвал меня Зябликом. Я не знала, что зяблик – это птица, но мне нравилось моё ласковое прозвище.

Родилась я в 1977 году в селе, куда папа и мама приехали работать после института. Папа преподавал историю в сельской школе, мама – русский язык и литературу. Тогда не было длинных декретных отпусков, дома оставлять меня было не с кем, а детский сад в селе только строился, поэтому, едва достигнув года, я стала любимым первенцем не только у родителей, но и у всего сельского учительского коллектива.

Со взрослой деловитостью шагала я за руку с папой «на работу». Мы шли по тропинке к школе и сочиняли короткие весёлые стихи, повторяя их в такт каждому шагу:

Кто проснулся спозаранку,

На уши поставил дом,

Вывернул всё наизнанку,

Нет сомненья – это он.

Кто волчком крутиться может,

Льет ли ливень, ва́лит снег,

Кто на свете всех дороже –

Это Зяблик – человек!

С гордостью и восхищением смотрела я на папу, когда он, уступив моим уговорам тихонько посидеть за последней партой и снабдив меня карандашами и раскрасками, вёл урок.

Высокий, стройный, по-южному смуглый, нарядный, в костюме «тройке», отглаженном так, что стрелками брюк, казалось, можно порезаться; с гладко зачёсанными на косой пробор иссиня-чёрными волосами; мягким взглядом тёмно-карих, слегка близоруких от плохого зрения и оттого обезоруживающе притягательных глаз под очками в роговой оправе; с едва заметной, но никогда не покидавшей лица игривой усмешкой на полноватых губах.

Особенно хорошо я запомнила папины руки, казавшиеся большими, когда я прятала в них свои детские ладони. Его пальцы были музыкально-длинными, тонкими, с излишне выраженными странно-округлыми камешками суставов посередине.

Уже тогда во мне угадывались папины черты: и в цвете глаз, и в смуглости кожи, и в пухлости губ, и в усмешке рта; и даже на маленьких детских пальцах проглядывали чуть выпирающие суставчики.

– Пап, а почему Зяблик? – спрашиваю я по дороге из школы домой.

– Это птичка такая, доченька, маленькая, яркая, праздничная, шустрая, как ты.

Когда мне исполнилось четыре года, родители развелись. Я не помню семейных ссор, просто папа уехал из села и больше не жил с нами, лишь иногда навещая и привозя подарки.

Вскоре мы с мамой тоже переехали в маленький город, и я почти совсем перестала видеться с папой.

В городе я пошла в первый класс. Пару раз папа приезжал ко мне в школу, мы ели мороженое после уроков, ходили в кино, гуляли по улицам, повторяя наши любимые стихи:

Кто на свете всех дороже –

Это Зяблик – человек!

Папа был всё такой же красивый, нарядный, со стрелками-лезвиями и гладко зачёсанной копной смоляных волос. Глаза лучились кофейным теплом, даже когда он, делая мне замечание: «не держи руки в карманах, ты же девочка», пытался быть строгим.

В апреле мне исполнялось восемь лет. Я уже умела бегло читать и писать, и мы с папой переписывались – слали друг другу письма и открытки.

Папа обещал обязательно приехать в мой день рождения.

У нас с мамой собралось много гостей: мои одноклассники, соседские дети, мамины подруги. Но главного гостя всё не было. К вечеру я спряталась ото всех в спальне и горько плакала от обиды – не приехал… Больше я папе не писала и не отвечала на его письма.

Как-то восьмого марта пришла поздравительная открытка. После праздничных пожеланий на ней было написано: «Ты вырастешь и, надеюсь, поймёшь и простишь меня. Я очень люблю тебя. Папа».

Слова показались мне странными. Понимать было нечего: папа бросил меня и, значит, не любит.

Он не искал больше встреч. А моя обида на несдержанное апрельское обещание незаметно превратилась в едкую злость, даже ненависть, которые я запрятала поглубже и больше не вспоминала.