1
Я жил однажды под луной —
Мальчишка, юноша, мужчина, —
Влеком любовию земной,
Но с лет младых и до кончины
Любим поэзией одной.
Она была мне и жена,
И дух бесплотный серафима:
То чудодейственно нежна,
Как поцелуй, то нестерпима,
Как скука, страсти лишена.
Она и мать моя была,
И дочь: то ласково-покорна,
То непреклонна и бела
В ожесточенье непритворном,
Мечты сжигающем дотла.
Она была и верный друг,
И враг, верней любой науки:
То жадно ищущая рук
Касаний пламенных, то руки
Искусно вяжущая вдруг.
Она была мне и война,
И мир: то зла на пересуды,
То неожиданно смирна
И водружающая всюду
Добросердечья знамена.
Она, поэзия моя,
Была лекарство и отрава.
Их для бессрочного питья
Перемешал Творец на славу
В одном сосуде бытия.
Но всякой жажде – срок земной:
Я всё испил и стал испитым.
И нет поэзии со мной —
Она ушла к иным пиитам,
Живущим ею под луной.
2
Я жил? О нет! Живу доселе:
В людских сердцах навек осели
Глаголы, свившие словесность
И не познавшие безвестность.
Язык мой жив, хоть немотою
Давно я скован за чертою
Мирских страданий и утех.
Однако нем я не для всех.
Тебе глашу: я счастлив, где бы
Ни обитал по воле Неба!
За поколеньем поколенье
Хранит от сора и забвенья
Мой путь до точки невозврата,
Глупцу, невежде и собрату
По интеллекту и перу
Гласящий: весь я не умру.
Сбылось пророчество: я вечен
И почитаньем обеспечен;
Тропа ко мне не зарастает…
Хоть так отличен от Христа я!
Собрат ли ты, глупец иль неуч,
Не почитай теперь за мелочь
Сей необычный разговор:
Он – откровение, не сор.
Не я, кто сладко спит в могиле,
Тебе поведает о были
И небылицах, сотворённых
Из наблюдений немудрёных
И перемудренных итогов,
Но я, кто кается во многом
И плачет, памятью души
И в горней мучимый глуши.
3
О да, я весь противоречье:
И счастлив я, и слёзы лью.
Цени же двойственность мою!
Она не разума увечьем,
Но дарованьем Близнецам
Предназначается извечно,
Как совесть – сущим подлецам.
Казнить – не миловать. А память
Всё злое дольше бережёт,
И с каждым днём сильнее жжёт.
И мук душевных не убавить,
Хотя, прозревши наконец,
Воскликнешь: «Злая не судьба ведь,
То я – бесстыдный, злой подлец!»
Кровавым мальчикам исчезнуть
И после смерти не дано:
Всё раскалённо веретно
Души наматывает бездну,
Как нескончаемую нить,
И угрызенье бесполезно —
За казнь положено казнить.
О, я горел неоднократно —
В раздорах сердца и ума:
Измлада посох и сума
Просились в руки – от разврата
И себялюбия щиты,
Но я бежал трудов их ратных,
Страшась духовной нищеты.
Я верил в то, что обеднею
Без жизни жаркой кутерьмы
И что глаголом жечь умы,
Сердца людские – только с нею
Сплетясь в одно удастся мне,
И что поэзии сильнее
Блистать – очищенной в огне.
Ума добиться ли блистанья,
Стремясь к ученью взаперти?
В богатстве книг тебе найти
Чужих пожаров описанье.
Но скуден собственный твой клад,
Когда живого полыханья
Бежит затворнический хлад.
А я горел, богат рекою
Вина, друзей, и дам, и шлюх,
И морем гневных оплеух
(Подчас не мысленных – рукою
Дарёных оберегом в путь),
И океаном непокоя,
Не утомляющим ничуть.
Покой и воля – злым уделом
Мужей истлевших иль седых
Тогда казались мне. Из них
Лишь волю жаждали – и тело,
И ум, и сердце… Волен, юн
И счастлив был я – нравом смелым
И лиры дерзостию струн.
О вольнодумие златое,
Богатство младости любой!
Какой птенец не рвётся в бой —
Завоевать простор, бедою
Не озадачивая ум?
Взлететь – желание простое
Растит в себе и вольнодум.
И неспроста! Взлетишь – замечен:
Двором, издателем, толпой.
И кредитор уж не скупой,
И цензор делом обеспечен,
И, благодетельствуя, слух
Летает по свету, и нечем
Вязать его свободный дух.
Ничто в сей жизни не случайно:
Фемида слухам ли вняла
Иль постелилась суща мгла
Авроры светлыми очами —
