Родиться меня угораздило в год смерти Сталина.
Ребёнком я была хилым, – однажды, когда мне было три месяца отроду, папенька положил меня в плетёную корзину, повесил её на руль велосипеда и повёз показывать своим друзьям. Холодная погода пятьдесят третьего года и ноябрь месяц сделали своё дело: крупозное двустороннее воспаление лёгких стало результатом этой прогулки, за что бабушка всю оставшуюся жизнь называла моего отца «Тимоха-дурачок». Синюю и задыхающуюся забрала она меня через окно дмитровской горбольницы, так как врачи от меня отказались, но и отдать не соглашались, и выходила в дубовой бочке, набитой смородиновым листом и другими снадобьями. С тех самых пор в меня вошло понимание, почему Диогену так нравились бочки. Бочка – это не только образ полого мира, это дубовая метафора защищённости от него. Тогда же бабушка начала подпаивать меня пивом «для сна и аппетита», но склонности к алкоголизму я у себя не наблюдаю по сию пору, хотя выпить хорошего вина очень люблю, особенно, в приятной компании.
Вечерами мама садилась в тазик с горячей водой и читала мне «АПЧехова», хотя в то время я мало что понимала в его коротких рассказах, зато стала очень хорошо запоминать на слух. Антон Павлович в дальнейшем оказался одним из наиболее любимых мною писателей, – это он научил меня чувству юмора и житейской мудрости, а также, поселил в душе непреодолимую страсть к чтению.
В четыре года я записалась в детскую библиотеку, в пять – начала играть на скрипке, в шесть – солировала на сцене Колонного зала Дома Союзов, так что, пусть никто не говорит про новоявленных «детей индиго», талантливые дети были всегда и всегда будут, скорее, останется загадкой, откуда берутся дебильные взрослые и депутаты Государственной Думы. Правда, струны из зависти мне подпиливали уже тогда, – я была самая маленькая и самая способная ученица музыкальной школы. Людмила Яковлевна Жибицкая была чрезвычайно строга, но я её не боялась, хотя и плакала иногда из-за её крика. Бабушка как-то ходила выговаривать ей за грубое обращение с учениками.
Айзека Азимова я полюбила в шесть лет, а в первого мальчика влюбилась тогда же, когда записалась в библиотеку. Помню, как я пришла к объекту своих воздыханий, и мы с ним ловили картонных рыбок удочкой с магнитиком, налаживая семейную жизнь… Мой дед, Кузьма Егорович, одетый в солдатскую шинель, возник на пороге совершенно неожиданно и, больно взяв меня за ухо и протащив ревущую через весь город, вернул домой…
Годом позже я проявила способности к предпринимательству. Сильна была моя любовь к карамельным подушечкам, которые дед наотрез отказывался покупать, идя в город и имея одну и ту же отговорку по возвращении: «Конфетошник околел!» Я надёргала в огороде моркови, в надежде на вырученные деньги купить себе конфет, и села с нею возле магазина на деревянный ящик. Опыт оказался неудачным. Денег на конфеты я не выручила, так как корнеплоды мои почему-то не имели спроса, хотя были на пять копеек дешевле, чем у тёток, стоящих в одном ряду со мной, а вот ухо в очередной раз пострадало. Морковный бизнес загубила соседка, нажаловавшаяся бабушке: «А ваша Наташа морковкой у магазина торгует!» Она пошла за хлебом и наткнулась на меня, Кузьма Егорович среагировал мгновенно, как при артобстреле…
Помню, как дед зимой возил меня в музыкальную школу, обвязав вместе со скрипкой пуховым платком и приторочив к санкам… Сугробы в Дмитрове наметало такие, что не было видно, кто идёт по дороге. Я обнимала скрипичный футляр и дышала сквозь пуховый бабушкин платок, надышивая иней на ресницах, а дед тащил сани за верёвку и воспитывал меня по дороге, смеясь и подтрунивая. Вообще мне по жизни везло. Музыкальная школа находилась в помещичьей усадьбе, а школа общеобразовательная стояла напротив собора в валу. Старина окружала меня повсюду, питала своей живительной силой и направляла в нужное русло. Мой дом был ровесником века, а во дворе его лежал огромный красный гранит, по-видимому, жертвенный камень, Бог весть как попавший туда. Посреди его была как будто выдолбленная долгим падением воды лунка, я устраивала в ней «секреты», а бабушка гоняла меня от этого валуна, беспокоясь, что я свалюсь в колодец, куда дедушка напустил зеркальных карпов. Он замерял камень каждую весну и говорил, что он растёт… Даже камни растут в этом мире.
