Тяжелое тело «Боинга-767» мягко шмякается о взлётную полосу, и
по салону мгновенно разносится шквал аплодисментов. А ещё говорят,
что русские не умеют радоваться. Двадцать с хером лет я летаю на
свою вторую родину, и каждый раз в самолете хлопают и улюлюкают,
словно старик Меркьюри ожил и в костюме стюардессы исполнил
«Богемскую рапсодию».
— Мы русские, с нами Бог, — подмигиваю я своей престарелой
соседке по бизнес-классу, которая во время посадки вцепилась своей
костлявой витриной от Картье мне в руку и до сих пор не хочет
отпускать. Она явно боится летать, потому что большую часть полёта
молилась, уткнувшись в карманные псалмы. Я вообще и сам не в
восторге от воздушных перемещений, со всеми этими осадками в виде
падающих лайнеров, и даже обрадовался, что бабуля попалась
набожной. Если ей и правда удастся разжалобить всемогущего чувака
сверху, то его милостью и меня зацепит. Сидим-то мы рядом.
Бабуля медленно расцепляет пальцы и, убрав обесцвеченную прядь
за ухо, начинает кокетливо мне улыбаться.
— Кстати, я Анюта.
На Анюту она ну никак не похожа и даже на тётю Аню с натяжкой.
При всех дорогостоящих косметологических инвестициях кричащий
полтинник с её лица не срезать. Но так как мама с детства привила
мне исключительные манеры, которые подпитываются стаканом крови
английских джентльменов по бабкиной линии, я посылаю бабе Анюте
вежливую улыбку и скромно представляюсь:
— Максим.
По хищным вспышкам в её подтянутых глазницах вижу, что она
собирается и дальше практиковать на мне чары Бабы-яги, но, к
счастью, оживший в кармане джинсов мобильный вовремя меня
отвлекает.
— Одну минуту, Анюта, — я посылаю старухе извиняющуюся улыбку и,
бросив взгляд на экран, провожу пальцем по широкой улыбке своего
бати.
— Ты и твой прибор приземлились в сохранности, сын? — раздаётся
насмешливая американская речь в трубке.
И пусть я давно не ребёнок, приятно, что батя продолжает
беспокоиться обо мне. Он у меня мировой мужик.
— Мы оба в порядке, пап, — отвечаю ему в тон на английском. —
Ещё пара минут, и будем топтать московскую землю.
— Ты у меня на заднем сиденье мешок с оптовой партией
презервативов оставил. Решил забить на айтишные технологии и
заняться контрабандой резины?
— Безопасность превыше всего, пап, — ухмыляюсь я, разглядывая
носы своих номерных джорданов. Да, с гондонами лажа вышла. — Маме
только не показывай.
— Ладно, — великодушно объявляет отец. — Набери, как будешь
дома. Всем привет передавай.
— И деду? — спрашиваю с усмешкой, зная об их многолетней мужской
привязанности друг к другу. Их беседы за общим обеденным столом во
время родительских визитов в Россию — лучшие рэп-батлы, что я
видел.
— Деда обними так, чтобы у него позвоночник хрустнул, —
незамедлительно отзывается отец.
— Конечно, пап. Скажи маме «хай» от меня и столицы.
Повесив трубку, возвращаю взгляд к престарелой кокетке, которая
вжалась в кресло и теперь смотрит на меня с подозрением. Снова этот
взгляд. Нет, бабуля, я не агент Госдепа, прилетевший с целью
посеять хаос в рядах мировой державы. Просто двадцать три года
назад одна коренная москвичка и не менее коренной житель Нью-Йорка
пали жертвами неземной любви с первого взгляда, поженились, и на
свет появился я, двухметровый красавчик, одинаково владеющий
русским и английским наречием. Макс Леджер, верноподданный России и
США, к вашим старушечьим услугам.
___________
Небольшая ремарка: автор не считает прекрасный возраст 50 —
старушечьим. Здесь речь идёт о тридцатилетней разнице в возрасте
между ГГ и флиртующей соседкой.
— Ну вылитый папаша, — ворчит дед, вылезая с заднего сиденья
своего «Гелендвагена». — Аж глаз дёргаться начинает. Ладно хоть
ростом в меня пошёл.
