Они убили меня, но я ожила. Лежала на полу отеля, мои длинные черные волосы пропитывались кровью, а я думала, что вот он – конец, но ошиблась.
Я очнулась в госпитале, одна, без лучшей подруги Сидни и без родителей. Их принесли в жертву первыми, и тогда убийцы действовали более основательно. До меня же добрались, окончательно опьянев и обдолбавшись, а потому сильно не старались – по крайней мере, так утверждается в полицейском отчете.
Но я-то знаю правду.
Через пять месяцев после гибели Сидни и родителей мне пришлось уехать в милый старый город Хелена в штате Индиана, за четыре штата от моего дома. Из жертвы убийц я превратилась в первокурсницу Кемптонского технологического института.
Стоя перед зеркалом в комнате студенческого общежития, обнаженная, я провела пальцами по своим слишком длинным волосам. Последние два года я постоянно теряла в весе. Все чувства притупились, душа словно онемела после того, как я умерла. У меня больше не было причин радоваться, что-то праздновать, и еда стала похожа на скучную обязанность, а не на источник удовольствия.
Под моими ногами лежало дешевое белое полотенце, готовое принять на себя темные пряди, которые я стала состригать: сначала – над одним ухом, потом постепенно перешла к другому. У меня были густые и блестящие волосы, единственное, по словам отца, что досталось мне от матери.
Ножницы срезали все, кроме полоски шириной в четыре-пять дюймов на макушке. Я провела ладонью по голове. Приятные ощущения. С боков и отчасти на затылке я побрила голову, а пряди, оставшиеся наверху, спадали почти до подбородка. Выглядела новая прическа отвратительно. Но она освобождала.
Мне понравилось ощущение свободы.
В институте все равно не слишком многие меня замечали, а теперь если и обратят внимание, то не узнают. Семнадцать дюймов сияющих черных волос, которые всего несколько минут назад спадали до середины спины, лежали на полу. И каждая прядь была когда-то пропитана моей кровью. Всякий раз, когда я смотрела на свои волосы в зеркале или прикасалась к ним, в памяти всплывала одна и та же картина. И неважно, сколько шампуня я выливала на голову, – он не мог смыть ту ночь.
Желая убедиться, что действую не опрометчиво, я долго ждала, но терпение лопнуло.
Я приняла душ, чтобы смыть колючие обрезки волос с кожи, и вышла в комнату, посмотрела в зеркало. Вид был немного пугающий, но с каждой секундой отражение казалось все менее отвратительным. Я надела любимую черную куртку с капюшоном поверх поношенной футболки от Курта Кобейна, втиснулась в узкие серые джинсы и, прежде чем схватить рюкзак, повернула на полный оборот маленькую серьгу с крошечным бриллиантом в правой ноздре. Еще раз оглянулась на зеркало, восхитилась отсутствием запятнанных волос и позволила себе подумать о том, что, будь моя мать жива, она бы снова умерла, увидев меня вот такой.
Как и на первом курсе, я раз в неделю посещала геобиологию и астробиологию; курс читал знаменитый астробиолог доктор А. Байрон Зорба. Вернее, это студенты называли его доктором Зорба. Но поскольку он был наставником моего отца, когда тот еще учился здесь, а позже стал другом семьи, я всегда звала профессора доктором Зетом.
По неизвестным мне причинам папа и доктор Зет долгие годы поддерживали отношения, и мой отец частенько советовался с профессором. Когда доктор Зет навещал нас, я с большим удовольствием слушала за ужином рассказы о его экспедициях и исследованиях. Я, будучи дочерью двух идеалистичных ученых, не только не вписывалась в компанию других детей, но даже и не испытывала желания налаживать с ними отношения. Пока большинство сверстников играли в пожарных или супергероев, я в игрушечной лаборатории зарабатывала Нобелевскую премию. Куклы и мальчики вызывали во мне скуку, уверена, что и последние со мной скучали. Я могла без конца говорить о телескопе Кека, в то время как большинство детей едва умели написать собственное имя, а моим героем был доктор Байрон Зорба.
