Корона ранит лоб, и кровь течет по коже
Терновые шипы, впиваясь в кожу лба,
Забыться не дадут. Ведь роскошь мимолетна,
А жизнь всегда права и власть всегда мертва.
Венец на голове — награда или кара?
Кому — предел мечты, кому — кошмар и ад.
В грязи, в войне, в крови, где счастье — это мара,
И никому не рад, и ничему не рад.
Душа кричит в тисках, но кто ее услышит?
Ты примешь этот груз, останешься собой.
Отдашь взамен любовь, надежду, счастье, веру,
И в никуда уйдешь с поднятой головой.
Софья прищурилась, решительно заскользила пером по бумаге. Нравится ли, не нравится — иногда приходится сотрудничать с врагами и лгать друзьям. Хотя какие друзья в политике? В гадюшнике их куда как больше...
Своими поступками она подставляет Михайлу. Ну и Марфу, конечно. С другой стороны — кому еще нужна сильная Польша? Полякам?
Безусловно!
А Софья предпочла бы видеть ее частью России — в будущем. Сателлитом, другом, союзником — но в составе одной страны.
Веник — он только в связке сильный, а прутья по одному легко переломаешь. Там, в двадцатом веке она искренне удивлялась: как люди этого не понимают? Их детям ведь жить в слабой стране. А это — грустно. Бродячую собаку каждый пнет, а поди обидь собачью стаю? Отдача замучает.
И сейчас Софья писала Гуссейну-паше. Великому Визирю султана Сулеймана. Не под своим именем, конечно. Писал якобы царь Алексей Алексеевич. И он потом даже прочитает это письмо, как и Ваня. Вот от них Софья ничего не таила. Ну... почти.
Софья договаривалась о будущем.
Торговать, воевать....
Никто ж не думает, что Руси дадут жить спокойно? Это сейчас в Европе небольшие волнения. Людовик бузит, с испанцами Нидерланды делит, а вот как поделит — так и посмотрит повнимательнее по сторонам, так и ручки еще куда-нибудь протянет. Он из тех людей, кто имеющимся не удовлетворяется, ему все больше и больше нужно. А еще у нее есть планы на кое-кого из европейских монархов. И это тоже не останется незамеченным.
Софья вовсе не хотелось, чтобы ее — или брата, или мужа — постигла судьба Елены Глинской. Яд. Уберечься можно, но проще сделать так, чтобы травили не тебя, а для тебя. Или создать такую обстановку, когда европейцам не до травли будет — хвост бы из капкана вытащить.
У Гуссейна-паши, напротив, имелись свои интересы.
Пальцы царевны на миг тронули Коран. В золотом узорном переплете, изукрашенный камнями. Кто сказал, что в эти времена шифров не знали?
Вот закончит письмо, еще раз перепишет, с братом поговорит — и примется шифровать. Один из самых простых и в то же время убийственных способов шифра — книжный. Выбираешь букву, строку, страницу — и пишешь три числа. Просто?
Так это в двадцать первом веке было бы просто. Там компьютеры водятся и программы. А здесь и сейчас — расшифровать почти невозможно. Нужна та самая книга, которая побывала в руках кодировщика. Или ее точная копия.
В эпоху рукописных книг?
Ха!
Хотя у Софьи и у Гуссейна-паши такие книги были. Коран, конечно.
Богохульство?
Да никогда! Неужто Аллах оскорбится на своих детей за ма-аленькую военную хитрость? Гуссейн-паша заверял, что существуют только две копии, и Софья ему верила. Но даже если больше — так что же? В турок, которые договорятся с Леопольдом или Людовиком и пойдут вместе на Русь, верилось плохо. То есть вообще никак. Гуссейн-паша был весьма и весьма неглуп.
Ему хотелось остаться визирем. На султанское место не метил, слишком ступенька скользкая. Для этого нужны победы, а вот с ними у османов — небогато. Сначала Польша. Ну, за ту султан Мехмед расплатился. Потом Крым — там турки хоть и не участвовали, и Софья все сделала, чтобы никто лишний раз не пострадал, но... все ж таки плевок на самолюбие. Сколько лет Крым был татарским, а тут верных псов разогнали.
