Когда бежишь – по настоящему
бежишь – то не чувствуешь под собой земли. У тебя есть цель, и лишь
она занимает твои мысли.
Бежать и не оборачиваться – вот
сейчас моя цель. Вот вся суть моего существования на данный момент.
Нет больше ничего. И я практически лечу. Не чувствую ног. Не ощущаю
веток, что наверняка царапают мое тело до крови. Нет ничего. Есть я
и моя цель.
Я знаю, что он гонится за мной.
Быть может, даже отправил по следу своих шавок. Но мне не до них. Я
чувствую лишь то, как пульс становится все быстрее, как ноги
наливаются свинцом. Я вижу свое будущее. Теперь я знаю, что должна
делать и мне остается лишь одно – бежать.
Шелест свежей листвы наполнял меня
изнутри истинной гармонией. Весна вовсю вступила в свои права,
согревая теплом все живое на этой земле. Легкий ветерок обдувал
лицо, пока я наматывала очередные километры на своем шагомере.
Кто-то сказал, что я должна делать это ежедневно. Кажется, у этого
человека был строгий женский голос, который уже практически жил в
моей голове, заставляя бежать, бежать и бежать. Считать свои вдохи
и выдохи. Тренировать силу воли, не отвлекаясь на эту самую весну,
в которую просто хотелось быть девчонкой, гуляющей по парку, а не
спортсменкой, готовящейся к очередным соревнованиям. Я уже даже не
помнила, когда в моей жизни их не было: этих дистанций, забегов и
тренировок.
Раньше я вообще не задумывалась о
своем месте в этом мире. Не думала о своем предназначении, своих
интересах. Мне часто говорили, что я хороша в легкой атлетике.
Настолько, что я, обычная подвижная девчонка, убила половину своей
жизни на беговые дорожки, на старты и финиши, на эту бесконечную
прорезиненную землю. Я поверила им. Поверила так, что даже не
оставляла себе возможности подумать о том, на самом ли деле это то,
чего я действительно хочу. Я втянулась и даже начала получать
удовольствие от этого, но сейчас, в который раз пробегая новый круг
по близлежащему к дому парку, думала лишь о том, что мое место
точно не здесь. Не в этом парке и, скорее всего, даже не в этом
городе. Моя жизнь должна была складываться по-другому. И если бы не
мама с ее необдуманным решением вернуться на Родину, в дом ее
родителей, скончавшихся, когда мне было семь лет, если бы не ее
импульсивность, я, возможно, чувствовала бы себя как-то иначе.
Лучше, что ли…
На атлетику меня впервые привела
бабушка. То есть, женщина, которую я всегда так называла, хотя в
родстве с ней замечена не была. Именно она, несмотря ни на что,
всегда была для меня единственной на свете, самой родной бабушкой,
которая приютила мою беременную маму в тот момент, когда ту выгнали
из дома, и она, ожидающая моего появления, сбежала в соседний
город. Эта женщина отводила меня в детский сад, когда мама поздно
возвращалась с ночной смены, а также читала мне перед сном книжки,
когда я капризничала, и не хотела засыпать. Она же отвела меня на
танцы, едва мы перебрались все вместе в новый город, и начали новую
жизнь.
С танцами тогда, кстати, не
заладилось. Хореограф с первых же занятий отметил меня как
неуравновешенную девчонку, которая и минуты не могла постоять
спокойно. Не задалось также и с гимнастикой, которая стала второй
попыткой отдать меня хоть куда-то, лишь бы я не доводила домочадцев
своей активностью. Там мне заявили, что грации во мне, как в
беременном бегемоте и вообще, что хореография – это не мое и не
стоит даже пытаться. Что я делала такого, что ни один тренер или
хореограф не хотел меня видеть сразу после первых пары занятий, я
не знаю, но догадываюсь, что выводила их тем, что совершенно не
хотела стоять по стойке смирно, и, поэтому развлекала всех своими
разговорами и беготней.
