Иногда маленький мальчик, который называет меня батюшкой, передаёт мне приглашения от своей матери: «Буду рада видеть Вас у себя!», и я всегда отвечаю примерно в таком духе: «Вынужден Вам отказать, мэм». И когда Дэвид спрашивает меня, почему я отказываю, и я объясняю это тем, что не желаю встречи с этой леди.
– В этот раз приходите, батюшка, – позднее, настаивал мальчик, – У мамы будет день рождения – ей исполнится двадцать шесть, – то был солидный возраст для Дэвида и, видимо, тот опасался, что его мама долго не протянет.
– Двадцать шесть? – удивился я, – Дэвид, скажи ей, что она выглядит старше!
А ночью мне приснился дивный сон. Мне снилось, что и мне двадцать шесть, а это было уже давно, и я ехал по железной дороге в свой родной дом – бодрствуя, я даже не вспоминаю о нём, Я опешил, увидев, что на станции меня встретила давно потерянная любимая, с которой мы во сне ушли вместе. При встрече со мной она нисколько не удивилась, и я не испытал восторга от встречи, будто мы были женаты все эти минувшие годы. Кажется, я даже дал ей что-то понести из своего багажа.
Стоило ли делиться восхитительным сном с мамой Дэвида, с которой я ни разу в жизни не обмолвился словцом; она бы опустила голову, потом храбро подняла её, изобразив на лице грусть, но гордость за меня, а потом доброжелательно протянула бы мне свой изящный носовой платочек. … Если бы я и решился открыть ей душу, то сильно шокировал бы её тем, что её, лицо совсем не было бы похоже на лицо женщины, которую я видел во сне.
Что может быть хуже, читатель, как быть впечатлившим хорошенькую женщину, которая без толики оснований полагает, что ты страдаешь от безнадежных чувств к ней? Вот так и меня уже несколько лет доныне преследует непрошеной жалостью сердобольная и душевная Мэри А***. Когда мы сталкиваемся на улице, бедняжка, обольщая себя иллюзиями, слегка замедляет свой молодой быстрый шаг, дабы не огорчить человека, сердце которого, по её мнению, она разбила, и даже шорох её платья при ходьбе похож на едва различимое утешение, ей даже казалось, будто я хочу укрыться под её тёплым крылышком как Дэвид. Я также обнаружил её дикий восторг, едва ли мне понятный до этой встречи, а на обратном пути заметил даже лёгкую нотку вызова. Глазки дают мне понять, что я ни на что не имею права, при этом носик с любопытством вздёргивается, а ротик еле сдерживает желание – вот так Мэри А*** и проходит мимо меня.
Однажды она даже осмелилась заговорить со мной, так чтобы потом похвастать Дэвиду, как я решился заговорил с ней. Это было в Кенсингтонском Саду, и она спросила только о времени, совсем как дитя, мимоходом, чтобы потом забыть, когда добежит до своей няни. Но я был готов даже к этому и, приподняв шляпу, указал тросточкой на часы на башне. Должно быть, она была обескуражена, но как только я отошёл чуть дальше, с немалой тревогой услышал её смех.
Смеялась она совсем как Дэвид, которого я веселю дни напролёт, лишь бы этим смехом наслаждаться. Мать передала сыну свой смех. Как и многое другое с самого первого дня знакомства с ним, однако, она так тщательно обрабатывала его качества, что сразу их сходства и не заметно было. Но сказывалась и природная непосредственность мальчика. Стоило только выпустить его ладошку из своей руки, как он тут же вырывался как стрела из лука. Встретившись с ним взглядом, понимаешь, почему птицам надо летать. И как это до сих пор его прогулки ограничивались только Кенсингтонским садом? Будто слетает сюда птицей за крошками хлеба – и это творение хрупкой на вид женщины, думаю, даже её саму это удивляет. Кем только не бывает Дэвид за день. Споткнувшись на тропе, он растягивается древнегреческим богом – угодно же было Мэри А*** сделать его таким, но ей хочется сотворить его прямо совершенным созданием. Однажды я застал Дэвида залезающим на дерево и его маму с затаённым страхом следившую за ним. Она не запрещала ему этого, потому что мальчик должен быть смелым, но сама при этом, как мне показалась, в каждой ветке видела опасность его падения.
