Из центра Биллингса арендованная машина несет меня к загородному четырехэтажному дому на холме, откуда можно обозреть всю округу. Внешний мир видится как в телескоп: горы, равнины, запасные пути в любой уголок Монтаны и за ее пределы. Человек, ради встречи с которым я здесь, долго избегал меня. Пассивное избегание. Я уже приезжала в Биллингс из Вашингтона, говорила с его дочерями, бывшей женой, социальными работниками. Приезжала не раз. Познакомилась с людьми – кое с кем из полиции, из прокуратуры, с адвокатами, работниками гостиницы, даже владельцем типографии, жена которого устроила в цокольном этаже музей, посвященный женщинам. И вот наконец, в третий мой приезд, он согласился на встречу.
Мне случается беседовать со многими, кто не жаждет говорить со мной. С теми, кто убил кого-то из членов своей семьи; с теми, кто сам едва не оказался жертвой; с теми, кто арестовывал убийц; с людьми, чье детство прошло рядом с тем, кто мог их убить. Такие, как Пол Монсон, не склонны говорить, они не хотят выражать вслух всю глубину своих утрат, ибо эти утраты с трудом умещаются в их сознании.
Подхожу к дому – в нем слышится шарканье; на мгновение мне приходит в голову, что Пол не откроет мне, что он передумал беседовать. Я в Биллингсе уже несколько дней, он знает об этом. Мы долго говорили с Салли Сжаастад, бывшей женой Пола, но ей не удалось с первого раза уговорить его встретиться со мной. Вторая и третья попытка также не увенчались успехом. Честно сказать, я удивлена, что он вообще согласился. На глухой серой двери полно вмятин.
Наконец, дверь открывается. Пол почти не поднимает глаз. Он сутуловат, у него редкие седые волосы и изможденное лицо. Выглядит на свой возраст – слегка за шестьдесят. Пол открывает дверь шире; не глядя в глаза, жестом приглашая меня войти. На нем джинсы и синяя, наглухо застегнутая рубашка. Кажется, он стискивает зубы.
Пол сам построил этот дом. Такое впечатление, что в него только что заселились: отделки почти нет, по углам открытые коробки. Телескоп упирается в ковер, как будто уже отслужил свое. За окнами видны только горы. Пол сдержан, молчалив и педантичен. Мы сидим в столовой, Пол не отводит взгляда от своих пальцев, барабанящих по гладкому краю стола. На столе груды бумаг. Наугад я делюсь впечатлениями об арендованной машине, и это задает тон беседе, направляя ее в безопасное русло.
Отец научил меня разбираться в машинах: показал, как менять масло и шины, как измерять уровень жидкости и заменять воздушные фильтры. От него я узнала о механике поршня. Самые азы, но этого достаточно. Пол – конструктор-электротехник – человек инженерного склада. Автомобили – самая подходящая для него тема, где все знакомо и ясно. Уравнение легко решается – напряжение обеспечивает искру между электродами свечи, воспламеняет топливно-воздушную смесь, и вот двигатель заведен. Всё предсказуемо. Всё исправимо. Если что-то пойдет не так, проблему легко решить. Я слушаю его. Он рассказывает о первых машинах, которые сам купил дочерям. У Алиссы была Хонда Сивик. У Мишель – белый Субару. А у Мелани машины не задерживались – он купил ей не одну. Он понимает, что мы еще не коснулись темы, ради которой я здесь, напряжение висит в воздухе, как влажный пар.
Роки обожал машины. Пол помнит его первую; кажется, зеленый Опель. Роки – это его зять, муж средней дочери, Мишель. «Первое, что помню, – это как он затормозил здесь у бордюра – приехал увидеться с Мишель», – вспоминает Пол. Сначала машина, потом человек. И после Роки немало времени проводил с одним из своих Мустангов. «Одну машину он сам собирал, а другая была из запчастей, – так помнится Полу. – В этом был его главный интерес, он подолгу оставался в гараже один». По словам Пола, они с Роки так и не стали близки, как положено тестю и зятю. Мишель и Роки были вместе почти десять лет, но Пол помнит лишь один разговор с Роки о Мустанге. Роки попросил посоветовать, каким цветом красить машину. По мнению Пола, если не можешь выбрать цвет, остановись на белом. Белый всё прощает. Даже если покраска будет с огрехами, всё равно не так заметно, «белый есть белый».
