Глубокая ночь. Кажется, небесные светила тоже закрылись, – не хотят ни знать, не видеть. Она стоит на крыше того самого высотного дома, – он каждый день виден из её окна. Тёмная ночная бездна вверху. Взгляд скользит вниз. Редкие блеклые огни пронзают тёмную пропасть. Там, далеко – тротуар, автомобили, одинокая беседка во дворе.
Сумасбродная идея попасть сюда созрела давно. Неважно, когда именно. И вот она здесь. Что дальше? Хочется кричать. Кричать от боли, как резаной, во весь рот туда, в эту безмолвную бездну. Громко. Неважно, как. Никто не услышит… Сцены безжалостных домашних драм всплыли в памяти. Глаза старухи уставились в одну точку. Дверь захлопнулась, – и тишина…
– Вместо того чтобы переключиться, – уговаривал Саломею муж, – забыть как можно быстрее о проблеме, или о том, что вызвало плохое настроение, ты растворяешься в этом… Ну, прямо, с удовольствием!
– Да нет, же, Вадик! – вяло возражала, помешивая остывший кофе. – Настроение, как настроение, нормальное. Почти. Я вот думаю…
– Ну, вот! Опять! Началось! Подумай о себе, Моля! – Продолжал вещать он, намазывая на тост толстый слой сливочного масла и клубничного джема. Внимательно осмотрев дело рук своих, довольно произнёс:
– Здоровье, полагаю, дороже! – Затем, с улыбкой, глядя на жену. – Мне, – твоё, Моля, особенно! Мне! Лично! А что касается всех этих, – небрежно махнул рукой куда-то в сторону, – сами разберутся! Без тебя!
– Не разберутся! Не могут, говорят! – Она опёрлась подбородком на сомкнутые руки, чуть подалась вперёд, прищурив глаза. – Неужели тебе, Дюша, отцу семейства, гражданину, безразлично: найдут этого… Человеком его назвать, язык не поворачивается! Ну, ты понял!
– Хорошо, хорошо! Сдаюсь! Только, давай, позавтракаем спокойно. – Прищурился тоже. – И всё равно, – сделал большой глоток чаю. – За то, что ты взялась, – это колоссальная психическая и психологическая нагрузка. – Грустно покачал головой. Затем, вкрадчиво, словно мог обидеть: – Вот интересно, почему ты, вдруг, решила, что это – он? Не она?
Саломея удивлённо уставилась на него. Её, признаться, мучил подобный вопрос, но терзали сомнения. – Умница ты, Вадька! – Вскочила из-за стола. – Что значит, – математик, программист! – Поцеловала мужа в лысеющую макушку. Тот недоумённо пожал плечами, улыбнулся. Было приятно: вроде не сказал ничего особенного, а тут и комплимент, и поцелуй. – Наконец, и я на что-то сгодился! Простые смертные к нам, гениям, жестоки!
Саломея рассмеялась. Обняла его голову. – Всё, пора, опаздываю!
– Моля, погоди-ка! – бросил ей ключи от своей машины.
– О! Мерси!
– Ладно, ладно! Не благодари! Пора, мать, менять твой драндулет на что-то стоящее!
Благородный жест Вадима был кстати. Её автомобиль, оставленный на СТО неделю назад никак не могли починить. Мастера что-то бубнили в оправдание, а муж постоянно твердил: – Касательно ремонта. Гроша он ломанного не стоит, от силы – два дня! Тебя, как говорит наш Ромка, разводят!
Мысли её были далеко, сейчас не до этого. Неделю назад Саломее предложили необычную работу. Принять участие в расследовании одного очень странного, запутанного дела. Но она не была ни психологом, ни юристом.
– В Штатах такого человека называют профайлером. Лет десять назад и в нашей стране собирались открыть подобный отдел. Да всё как-то… – Сообщил при первой их беседе генерал полиции Аркадий Петрович Пушков. Слегка вдавил ладонью гладкую поверхность стола. Затем, будто самому себе: – В общем, так и не собрались!
– Но я не психолог, не юрист, – беспомощно возразила тогда Саломея. – я…
– Знаю! Но вы лучшая ученица Князева. Экстрасенс! Князев прекрасный специалист-психолог, а значит и вы!
– Ну, не совсем, – плечо непроизвольно дёрнулось. Никогда не нравилось ей это слово. С сомнением в голосе, в очередной раз пыталась объяснить: – Я…
