– Вот и сезон, когда нужен зонтик от солнца, – сказала Асако.
– Давай я тебе куплю. Французский, с длинной ручкой. Тебе такой подойдет. Фу, женщина прошла в темных очках. Не нужны они. Тебе, Асако, не надо носить очки от солнца.
– Ты, пап, терпеть не можешь солнечные очки, да?
– Их носят неуверенные в себе женщины. Что в них хорошего? Скрывать красивые глаза, да еще и выставлять себя женщиной легкого поведения.
Сюго с дочерью вошли в магазин, торгующий европейскими зонтами. Что бы он ни покупал дочери, выбирал всегда долго. Асако в конце концов становилось скучно, она соглашалась со всем, и ей уже ничего не хотелось.
– К этому платью лучше с выраженными полосками.
Умаявшийся продавец принес больше десятка зонтов. Сюго поставил свою единственную дочь перед зеркалом и теперь просил ее менять позы: то опереться на сложенный и отставленный в сторону зонт, то раскрыть его над головой.
– Что-то не пойму, как лягут на лицо тени, когда солнце будет просвечивать сквозь эти полоски. Асако, выйди-ка ненадолго на улицу.
– Да ну, как-то неловко.
Асако, прищурившись, смотрела на залитую светом дорогу. Ослепительное солнце середины мая уже клонилось к закату. Холодная вечерняя тень быстро окутывала высокое здание напротив, витрины потемнели. В электричке, в театре, в ресторане – везде мужчины пристально смотрели на Асако. Есть что-то поразительное в том, как один человек смотрит на другого. Подростком она ничего не понимала, но, повзрослев, осознала смысл этого страшного понятия из Библии – совершаемого взглядом прелюбодеяния[1] – и сразу ужаснулась: казалось, эти ядовитые взгляды грызут ее не запятнанное пока тело.
Она встречала подобное в американских комиксах: идет нарядная красавица, супружеская пара среднего возраста останавливается, смотрит на нее. В глазах жены отражается только наряд, а муж видит красавицу голой.
Не то чтобы Асако ощущала именно это. Но каждый раз, когда на нее пристально смотрел мужчина, складывалось впечатление, что она столкнулась с эротоманом. Ей казалось, что за этими взглядами всегда скрывается загадочный подтекст. Возможно, какой-нибудь мужчина, скользнув мимолетным взглядом по лицу Асако, весь день потом ходил как зачарованный и был счастлив. Ничто в ее лице не вызывало у людей неприличных желаний, не толкало на безрассудство, но не было в ее облике и холодной, непорочной, отрешенной красоты. Женственная, приветливая, жизнерадостная Асако располагала к себе людей, и в этом была ее сила.
Когда они вышли из магазина, солнце уже село, так что зонт не понадобился.
– Я проголодался. Давай поедим, – предложил Сюго.
Каким-то загадочным образом в нем уживались невероятная доброта и невероятный эгоизм. Ему не приходило в голову спросить у дочери, хочет ли она есть. Он исходил из требований лишь своего желудка, но сообщал о принятом решении мягким, заботливым тоном, поэтому Асако не могла противиться.
Несмотря на экономический застой, вызванный политикой дефляции, Гиндзу[2] вечером наводняли толпы одетых по-летнему людей. Впрочем, среди них можно было по пальцам пересчитать тех, кто пришел за покупками. Но для того, чтобы просто наслаждаться прогулкой, тротуар был слишком узок, а в переулках асфальт пестрел выбоинами и трещинами, и к тому же там повсюду высились кучи гравия для дорожных работ.
Проходя здесь, Сюго каждый раз ворчал:
– Как по мне, токийским чиновникам погулять бы по Елисейским Полям в Париже. Что это за улица такая?! Как по ней людям ходить?