Всю зиму Барс провел в далекой и безводной местности, откуда вернулся с добычей: с тюком невыделанных шкур пушного зверя. В хакодатском порту он появился неожиданно, словно вынырнул из густого тумана, окутавшего пролив. Быстрым и легким шагом он прошел по закоулкам к дому Ториичи и скрылся за дверями его прихожей.
– А-а, Барс, пришел-таки. Небось, знал, к кому идти. Будь на месте Ториичи какой другой пушнинник, наплакался бы ты со своей добычей.
Ториичи встретил одетого в рваное пальтишко охотника с величаво-снисходительной улыбкой, какая подобает торговцу контрабандной пушниной, имеющему дела даже с заграницей. Он сидел возле изящной печки, занимавшей середину чистенькой гостиной и горевшей с едва слышным гудением. Грузная фигура Ториичи ничуть не изменилась с прошлого года.
Барс выслушал его приветствие стоя. Не меняя выражения на отвыкшем смеяться лице, он вытащил из-под полы своего пальто грязный узел и бросил его перед Ториичи. Затем он сел на пол, поджав под себя ноги, и опустил голову: яркий электрический свет нестерпимо резал ему глаза, привыкшие к свету, излучаемому снегом.
Ториичи развязал брошенный узел и принялся тщательно рассматривать при электрическом свете соболиные шкурки.
– Смотри, Барс, чтобы без изъяна были, слышишь? В голосе его прозвучала жалобная просьба. В самом деле, шкурки с прорехами от ран величиной даже в два-три дюйма легко поддавались починке при просушке. Стоило только наложить на прореху заплатку из тонкой пленки потрохов зверька, как товар получался первосортный, без малейшего изъяна. Впрочем, от острого взгляда пушнинника Лисенко, наезжавшего каждый год из Шанхая, ничто не могло укрыться. Обман обнаруживался им моментально, а страдал от этого, и страдал крупно, не кто иной, как Ториичи. Заставить, однако, Барса сознаться в чем-нибудь путем угроз было делом бесполезным.
Правду сказать, беспокойство Ториичи имело основание: при сделках с ним Барс прибегал к подобным махинациям. Поэтому теперь Барсу оставалось только делать вид, что он ничего не слышит: не отвечая ни слова на обращение Ториичи, он только поскреб щетинистую проседь на щеке.
Лицо Ториичи искривилось усмешкой. Проворно вытаскивая из нательного пояса пачку ассигнаций, он игриво произнес:
Ты не спрашивай,
Не выпытывай,
Цу-цу-цун, цу-цун…
Это задело Барса за живое. Не дав кончить Ториичи, он заерзал коленями и подался вперед.
– Ты что хаешь, Ториичи! Что хаешь, говорю! Кому кому, а не тебе бы разбираться. Крикну только: кому товару, налетай! – сразу с трех с четырех мостов: пожалуйте, с нашим почтением. А к тебе в другой раз, хочешь?
Голос был монотонный. Тек более жутко прозвучал он для Ториичи. Ему показалось, будто вой лесного зверя вдруг раздался под самым его ухом. Он вытаращил было глаза, но тотчас же спохватился:
– Ну, чего там, Барс. Вижу, товар хороший. А труда сколько положено, я понимаю.
Эй, кто там, О-Кими! Истопи-ка баньку, да винца бутылочку согрей. А то насчет женского полу Барс того, не любитель. В горах-то, небось, не сладко было. Располагайся, брат, как дома, косточки свои расправь, косточки…
Ториичи отдавал распоряжения девочке, а сам продолжал обшаривать худую фигуру Барса взглядом, совсем не вязавшимся с его гостеприимным тоном. От щек Барса, обветренных и огрубевших за долгое время охотничьей жизни в горах, от его бледной, анемичной кожи, от его высохшего, как щепка, тела от всей его фигуры веяло суровым холодом снежных буранов.
Уходя от Ториичи, Барс уже знал, что в хакодатский рейд тайком пробралась шхуна американца Арнольда, промышлявшего незаконной охотой на медведей в полярных водах. Арнольд вербовал себе стрелков-охотников. Ториичи горячо советовал Барсу предложить свои услуги.
