Впервые я увидел город. Беспрестанное движение трамваев, автомобилей и извозчиков, бесконечные потоки по-летнему разодетых людей, звонки, свистки, сирены и постоянное зычное «берегись!» – все это так ошеломило меня, что я поминутно останавливался и спрашивал своего проводника – станичного фельдшера:
– Дядя, что это? А вон то?
Мой земляк, видимо, сам был не менее меня увлечен шумом и блеском городской жизни и потому на мои вопросы отвечал неохотно.
Разыскав какое-то большое учреждение и справив в нем свои дела, мы вышли на главную улицу. Тут я был окончательно сбит с толку. Фельдшеру пришлось взять меня за руку. В таком положении мы долго петляли по городу, пока, наконец, не нашли нужное нам здание. Это был Дом крестьянина. В большом дворе, вымощенном жженым кирпичем, мы увидели несколько ходов с дробинами и керосиновыми бочками. В тени, у стены конюшни, сидели оборванные подростки и, лихо, пуская кольца дыма, курили. Мы подошли к ним.
– Вы, ребята, из колонии? – спросил проводник.
– Да, – ответили они разом, ехидно поглядывая на меня.
– Я только что видел вашего заведующего. Он направил меня к вам и сказал, чтобы вы приютили этого мальчика. Он – круглый сирота, а зовут его Сережа. Впрочем, он сам о себе расскажет.
– Что ж, мы всех принимаем, – сказал равнодушно рыжий подросток и, встав, спросил:
– А курить у вас есть, дядя?
– Нет, я не курящий, ребята – смутившись ответил проводник и затем обратился ко мне.
– Это воспитанники из Славянской трудовой колонии. Хорошие ребята. Дружи с ними. Учись. Ну, всего хорошего. Счастливо доехать! Он слабо пожал мне руку и быстро ушел.
– Дядя! – крикнул я громко, когда фельдшер выходил из ворот. Он, должно быть, слышал мой голос, но не обернулся. Спазмы душили горло. Навертывались слезы. Ноги дрожали. Я застыл на месте, недоверчиво глядя на колонистов.
И сразу началось наше знакомство.
Рыжий подросток, которого звали Королем, подошел ко мне и будто невзначай наступил мне на ногу, развязно напевая и глядя в сторону, но я не подал виду, что мне больно. Затем Король без спроса потрогал посеребренный набор самоделкового казачьего пояса. Я глядел на него исподлобья. Мне запомнилась его нахальная, самодовольная улыбка, веснушчатое лицо, облупленный нос и красные волосы на голове. Остальные ребята – их было человек пять – тоже подошли ко мне и, шушукаясь, стали осматривать меня.
Вероятно, я выглядел смешно, потому что колонисты смотрели на меня с нескрываемой иронией. Я слышал их едкие замечания:
– Нарядился казаком. Кугутенок!
– А шапка ему идет, как свинье чересседельник…Ха-ха-ха!
На мне была черная барашковая кубанка с красным верхом и синими галунами из скрученных шнурков, сиреневая рубашка, суконные, с зелеными кантами, галифе и грубые крестьянские сапоги. Это яркое «оперение» и было причиной насмешек надо мной, а вскоре и яблоком раздора среди моих новых знакомых.
Король снял с меня шапку.
– Тебе она, браток не личить – сказал он и надел ее.
Во! Яшка, ну как, похож на кубанца?
Вскоре кубанка уже была на головах колонистов, а потом снова очутилась у Короля и я потерял всякую надежду на ее обладание.
Затем колонисты приступили к осмотру моего пояса.
На нем были наконечники, звездочки, револьверчики, сабля и даже кинжал. Пояс я собирал в течение нескольких лет по частям. Как он мне был дорог! И вот все эти наконечники и револьверчики, сделанные из металлических украшений уздечек, и привлекли зоркое внимание ребят.
– Слушай, браток, дай померять пояс…Отдам, тварь буду, сказал рыжий подросток, а сам уже начал расстегивать его.
Я не выдержал и с такой силой толкнул в грудь этого нахального подростка, что он, споткнувшись, упал на кирпичный пол.
