Фантомная боль не проходила. Не
уцелевший во вражеской облаве глаз зудел так, словно в глазнице то
и дело проворачивали раскаленное железо, покрытое острыми
проржавевшими зазубринами. Но на бесстрастном сосредоточенном лице
Хайолэйр из рода Грахам — лучшей из немногочисленных выживших после
войны парламентеров Брита — не было и намека на какие-либо
неудобства. Напротив, на обветрившихся губах играла вежливая
улыбка, в чем-то даже совсем невинная, если бы не злой колкий
взгляд. Впрочем, мало кто осмеливался вглядываться в ее
изуродованное в плену лицо дольше положенных по этикету
мгновений.
Затаившийся в глазах визави страх
после нескольких бокалов вина ее злил, а попытки нечастых
собеседников выискивать несуществующие диковинные вещи за спиной
Лэйр (лишь бы не смотреть на ее уродство) вызывали чувство глухой
тоски. Но, в конце концов, и этот вечер тоже закончится, а после
можно будет снова закрыться в своем имении, как в гробнице, до
ближайшего Совета Короля.
Лэйр стыдилась шрама — сейчас почти
спрятанного за прядью волос, — что уродливо затянулся во время
тяжелого пути домой, и не намеревалась надолго возвращаться в свет,
справедливо считая себя лишней на этом празднике жизни. И, что
ничем не лучше, чувствовала жалость, которой ее — осознанно или нет
— окружали собравшиеся на празднестве. Оттого становилось еще
неуютнее. Хотелось совсем другого.
Жизнь после победы в войне не стала
легче. Ничуть. С тех пор как Лэйр сама вызвалась на сложные
переговоры, не сулящие добра никому, кроме предателей-захватчиков,
она видела лишь часть мира и не узнавала его, а он не узнавал ее в
ответ. К тому же вокруг до сих пор было немало завистников,
желающих занять место советника — ее место! — а играть в эти
изощренные игры у нее не было никакого желания. Но и сдать
полномочия, лишиться привычной власти, позволяющей без последствий
с презрением смотреть на зажравшихся благородных ублюдков, Лэйр не
желала. Как не желала и каких-либо перемен. Хватит.
— …и если этот кон будет за мной,
дорогой друг, придется тебе уступить мне своих прекрасных
избранников.
— И не надейся, дорогая Агнесс, —
ухмыльнулся второй игрок. — В сегодняшнюю ночь они согреют только
мою постель.
Где-то поблизости послышался робкий
мужской смех. Наигранный и пустой. Мерзко.
Советник и сама не заметила, как,
больше не вслушиваясь в неспешные пошлые до омерзения разговоры за
картежным столом, вновь с содроганием окунулась в прошлое — за
несколько мгновений до засады, до жизни, в которой было столько
надежд… Глазницу зажгло сильнее — уже едва терпимо, — и лишь тогда
она смогла вырваться из душного плена мерзких воспоминаний.
Разбушевавшиеся эмоции едва поддались контролю.
— Прошу вас, — вдруг совсем рядом
прозвучал мужской голос, — господин Малкольм распорядился
преподнести особенным гостям особенные подарки. Выбирайте маски к
празднику, господ…
Лэйр мельком обернулась за спину. В
двух шагах от ее кресла в длинных пестрых одеждах — скорее,
женских, нежели мужских, — с вплетенными в короткие светлые волосы
цветами стоял юноша. Изящные кисти рук в дорогих белых перчатках
легко удерживали овальный серебряный поднос, под складками
полупрозрачной одежды виднелись крепкие жилистые руки и стройные
ноги. На какое-то короткое мгновение Лэйр даже залюбовалась молодым
мужчиной, пока не подняла взгляд выше. Его сильно подведенные
сурьмой светло-серые глаза испуганно застыли на ее лице, а в
воздухе, как оказалось, повисла неприлично-долгая пауза.
— И дамы?.. — едва слышно — уже без
прежнего воодушевления — прошептал он, вжав в живот поднос с
масками, но тут же заискивающе улыбнулся тонкими подкрашенными
губами: неестественно и пошло. Болтливый игрок по левую руку весело
хмыкнул, прикрыв рукой сильно напудренное лицо. Воздух колыхнулся
от нервного движения веера в пухлой женской руке. Губы Лэйр сами
собой скривились в презрительной и злой усмешке: не стоило труда
почувствовать, как замешательство смазливого наложника развлекло
утомленную к вечеру публику.
