− Я договорилась. Тебе оформили академотпуск по состоянию
здоровья, − заявляет мать, появившись на пороге моей спальни.
Повернув к ней голову, я недоумённо смотрю на родительницу,
отмечая, что перед глазами всё снова начинает расплываться. К горлу
подкатывает ком горечи.
Какое знакомое и уже привычное чувство.
− Как ты могла это сделать без моего участия и согласия? –
спрашиваю тихо. Хотя особого удивления не испытываю. Как и особого
всплеска эмоций.
Это так похоже на Таисию Чёрную, директора по качеству
крупнейшей в нашем регионе фармакологической компании, не
признающую ничьего мнения кроме её собственного.
− Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать, какую роль
иногда играют связи и знакомства, − замечает она, заходя в комнату
и придирчиво осматриваясь. Снова заставляя меня почувствовать себя
ребёнком, который вовремя не убрался свои игрушки.
− Ты права. Я достаточно взрослая, чтобы понимать не только это,
но и то, насколько неправомерно то, что ты сделала. Я уже говорила
тебе, что не собираюсь в академотпуск. Ты не имела права
действовать за моей спиной, − замечаю сухо.
На самом деле уже на следующей неделе я планировала выйти из
больничного и вернуться к учёбе. Случившееся нанесло непоправимый
вред моему здоровью, но это совершенно не значит, что я теперь
должна погрязнуть в жалости к себе и сдаться на милость
обстоятельствам. Мне пора возвращаться к жизни, пора брать себя в
руки. Хватит уже того, что позволила матери затянуть мой больничный
на целых два месяца и вернулась с ней домой.
После того как она буквально отвоевала мою жизнь, не позволяя
докторам прекратить лечение, когда я лежала в коме и мой организм
уже начал потихоньку отказывать, я, придя в себя, была настолько
преисполнена благодарности, настолько дезориентирована и
беспомощна, что даже не пыталась с ней спорить. Мне вообще ничего
тогда особо не хотелось. Кроме того я действительно нуждалась в
помощи и уходе, пока длился процесс реабилитации, и мне делали
первые операции на глазах.
Длилось наше перемирие недолго. Ровно до того времени, когда я
восстановилась в достаточной степени, чтобы заметить, что меня
полностью отстранили от возможности принимать какие-либо решения
относительно себя самой.
С таким трудом отвоёванная когда-то свобода уплывала сквозь
пальцы. И оказалось, что очень сложно снова отвоевать свои позиции,
свою независимость, когда ты порой не можешь с кровати встать,
корчась от судорог во всех мышцах. Или когда забываешь, что
говорила пять минут назад, не в состоянии собрать в кучу
расплывающиеся блеклые вялые мысли.
− Твоя неблагодарность уже давно перестала меня удивлять, −
неодобрительно морщится мама. − Подумай лучше вот о чём. Даже в
твоей задрипанной академии нужно учиться, чтобы получить диплом. Ты
способна на это сейчас, когда когнитивные функции твоего мозга
настолько нарушены?
Чёрт. Это запрещённый приём. Но когда это мама придерживалась
обычной человеческой этики в отстаивании своего
единственно-правильного мнения?
− Ты говоришь так, будто я сумасшедшая, − выдавливаю, чувствуя,
как ускоряется сердцебиение, как начинают стучать в висках
молоточки, и в ушах поднимается такой знакомый надоедливый звон –
верные признаки моего сильного волнения… и подступающей
мигрени.
− Ты будешь сумасшедшей, если назло мне вернёшься сейчас к
учёбе, а потом с треском и позором вылетишь, навсегда испортив себе
жизнь. Выздоровей полностью, тогда и восстанавливайся, чтобы
учиться дальше.
− Наше понимание того, что портит жизнь, очень сильно
отличаются. И ты упустила один очень немаловажный момент, − мой
голос уже напоминает сиплый шёпот. Боль неумолимо нарастает. Голову
словно раскалёнными тисками кто-то сжимает.
