Глава 1.
Как Олекса Житар убил их всех
Три луны было на шитом золотым шнуром зеленом шелковом знамени с кистями на мачте галеры-кадирги, которая шла из Кафы в Александрию теплой штилевой осенью 1690 года. Три луны, подвешенные одна над другой рогами вниз, символизировали священный месяц Рамадан, месяц до него и месяц после – время, когда Аллах таинственным образом может изменить судьбу того, кто особенно горячо молится.
От Кафы до Хиоса море было спокойным, однако галера шла все медленнее. На суше набрали плохой воды, и каждую неделю на веслах умирали двое-трое гребцов. На Хиосе капитан открыл кошелек, заново заполнил скамьи неверными – испанцами, венецианцами, греками, валахами, бог знает кем – и галера прибавила ходу. Новых рассадили так, чтобы никто не оказался рядом со своим единоплеменником и не мог разговаривать.
На пятом по левому борту весле возле прохода сидел огромный черный гуцул Олекса Житар, приговоренный к смерти как за злые, так и за добрые дела не менее пяти раз. Когда Ян Собеский переведался с турками за Вену, Олекса был награжден за восемь отрезанных турецких носов, а потом бит палками за ругательства в церкви. На обоих его ушах были отрезаны мочки, и обрубки торчали как у грызуна: когда его поймали люди предателя Имре Тёкёли и потащили вешать за ребро над огнем, пожалели золотые серьги, которые Житар снял с убитого на дороге мазовянина. Серьги угры отрезали с мясом, однако повесить Олексу не смогли. Под крюком гуцул попросил разрешения исповедоваться земле. Ему позволили встать на колени, он сунул обе ручищи в костер, схватил углей, швырнул уграм в лицо и убежал. К галере Житара не приговаривали – он попал в руки к туркам после того, как упился допьяна в Хотине и заснул в арбе шерсти, которая ехала в Едисан.
С турецкой галеры сбежать оказалось уже невозможно: Олекса дважды ухитрялся размыкать звено цепи, которая держала его при весле, и за попытки сбежать ему отрубили оба мизинца на руках. После второго раза Житара одолела лихорадка. Промучившись ночь без сна, под утро он задремал и проснулся от пения, прекрасного как в детстве, но лишенного слов. В фиолетово-серой предрассветной дымке он увидел, как по веслам, наполовину погруженным в воду, идет женщина в гуцульском кептаре на сером косматом меху и собирает пену с гребней волн; собирает и кладет в корзину. Олекса слушал пение, улыбался и смотрел, как видение вытягивается и исчезает. В этот момент гуцул понял, что ему не выздороветь, и твердо решил, что кадирге по морю тоже больше плавать.
На Хиосу в пару к Житару посадили англичанина ростом Олексе до плеча. Новичок смотрел вокруг себя с огромным удивлением. Он послушно сел и глядел, как его ручные кандалы приклепывают кувалдой к общему кольцу с кандалами соседа. Когда дело было сделано, англичанин спохватился и принялся говорить. Он тыкал себя в грудь и на разных языках, среди которых были понятные Олексе романские, повторял слова «врач» и «медицина» – но тщетно. Марокканцы, служившие у купца матросами и надсмотрщиками, молча закончили работу и ушли.
Олекса посмотрел в лицо новому соседу. Тот, еще не способный сфокусировать ни на чем взгляд, бестолково озирался вокруг и дергал руками цепь. Пяти минут не просидел, а уже устал быть прикованным в одном положении. Житар ухмыльнулся: тоже не жилец, хоть пока что и целый. У англичанина было испитое лицо с ранними морщинами, легкие блеклые кучерявые волосы, как пух, свернутый на сторону крючковатый нос и круглые бесцветные глаза, как у совы. Олекса еще раз заглянул ему в лицо и осознал, что тот похож на женщину в подбитом туманом кептаре. Улыбка сошла с лица гуцула; он понял, что нужно поторопиться.
