Я предаю бумаге эти строки о давно минувшем времени, вывожу слова, воскресающие в памяти былое, как повод к размышлению о настоящем, описываю прошлое, чтобы задуматься о будущем.
Мое имя Йоханнес Гориц, я родился в Люксембурге в Немецкой империи. Мое положение регистратор прошений. Мой дом нa Траянском форуме в Риме открыт для всех образованных людей. Самые выдающиеся немцы, которые приезжали в Рим, всегда оказывали мне честь своим посещением. Таким образом мне посчастливилось принимать и угощать в моем доме Рейхлина, Коперника, Эрасмуса, Ульриха фон Гуттена> (1) и того, в конце концов ставшего знаменитым и как почитаемым, так и пользующимся дурной славой бывшего монаха Мартина Лютера> (2). Последний, если мне не изменяет память, был самый отменный едок; этот господин с одинаковым наслаждением варварски пожирал и роскошного каплуна и толстое жаркое из свинины. Вообще в нем удивительно хорошо уживались монашеское и варварское, немецкое и скифское, и это было именно то сочетание противоречивых качеств, которыми как нельзя лучше можно описать нравы, царившие в то время в «Вавилонски греховном» Риме. Тогда земля вращалась быстрее вокруг своей оси. Люди легко теряли равновесие. Кометы с длинными хвостами двигались над ночным горизонтом. Сатурн мерцал зловещим светом. Везувий и Стромболи выплевывали огонь. Войнам, революциям и религиозным гонениям не было конца, а гуманности не было и в помине, хотя все говорили о гуманизме. Как мог Рим в этом хаосе сохранить неизменными свои моральные ценности? Стоило ли удивляться тому, что скала Святого Петра закачалась и заколебались сами основы Святой Церкви? В свободное время, которое мои пространные служебные обязанности оставляли мне, я собственной рукой составил на латыни этот дневник римских событий, происходивших во время Борджиа. Эта рукопись была единственной ценностью, которую я спас от грабежа в Риме в 1527 году от Рождества Христова, того злосчастого года> (3), когда я потерял все, что имел, вплоть до здоровья моего тела и ясности моего разума.
Судьбе было угодно очень близко свести меня с выдающимся гигантом того времени, имя которому Александр Борджиа. У меня часто была возможность беседовать с его необыкновенно прекрасной и грациозной дочерью Лукрецией, а также с его Светлостью Герцогом Романья, Чезаре Борджия, как лично, так и в самом доверенном узком кругу, и составить мое собственное мнение об этих трех личностях, которые были одновременно и милыми и недоброжелательными, и в их душах уживалось множество противоречивых свойств.
Пожалуй, каждый, кто судит о Чезаре Борджиа только по его поступкам и памфлетам его врагов, которых у него было множество, представляет совершенно искаженную картину его внешности и его публичного поведения. Чезаре Борджиа всегда были присущи особенная вежливость, сдержанность и редкая скромность. Короче говоря, он казался идеалом добродетельности и обходительности. Его же действия и планы стоят на совершенно другом уровне. Его персональное обаяние и мягкость уживались в нем с прагматической черствостью и жестокостью. Не умея любить, он всегда был любезен, и я помню, как восхищенно мне рассказывал Макиавелли о своей встрече с ним. Именно после этой встречи зародилась идея его трактата о «правителе». И это в то время, когда Чезаре Борджиа уже был на пути к своему закату, поскольку французская болезнь уже сильно его подкосила. Точно так же и об Александре VI, могущественном основателе династии Борджиа ― поскольку именно так его следует рассматривать ― ходят совершенно неверные легенды, когда они касаются видимой стороны его личности. У каждой исторической личности существует множество граней, но очень часто какая-то отдельная грань, обманчиво вспыхнувшая однажды, затмевает настоящую ее сущность. Очень возможно, что у него внутри жил дьявол, но он никогда не проявлялся внешне. Александр Борджиа был одним из красивейших людей своего времени, необыкновенно энергичным вплоть до самых последних дней. Но его ясный гармоничный характер сочетался со всеми демонами тьмы. Он безумно любил своих детей и заботился только о том, чтобы усилить власть Борджиа, проявляя чрезвычайную осмотрительность, но при этом попирая все моральные устои. Все, что он делал, он делал на виду у всех, ничего не скрывая, и я больше никогда не встречал человека, кто подобно ему настолько презирал бы мнение окружающего мира. Я вовсе не собираюсь защищать репутацию Борджия. Я всего лишь держу в своих руках весы справедливости. Один лишь Бог может судить о том, какая чаша перевесит. Я только регистратор прошений. И я регистрирую.
