После смерти второй своей жены, Марьи Темрюковны, до крещения званной княжной Кученей Черкасской, большой распутницы, за распутство и убитой по царскому приказу, Иван Васильевич Грозный задумал снова жениться. И если Кученей приглядел он на охоте, там же и спознался с ней блудным делом, а уж потом повел под венец, то на сей раз он решил сделать уступку старинному чину и устроить выборы невесты по всем правилам.
Девок свезли в царские хоромы – видимо-невидимо! Две тысячи красавиц явились со всей страны. В Александровой слободе яблоку негде было упасть от красавиц, у стрельцов да охранных опричников глаза были навыкате и разбегались в разные стороны, не ведая, на которую раньше глядеть.
Девки спали по двенадцать душ в комнате, чуть ли не по трое на лавке. Потом число невест поуменьшилось. Иван Васильевич безжалостно отворачивался от непривлекательных. Не любил он, к примеру, тощих…
А между тем при сватовствах и смотринах случались самые удивительные обманы. Невеста – товар, ну и, как при продаже всякого товара, дело редко обходилось без плутовства. Больную и бледную румянили, сухопарую превращали посредством накладок в толстуху. Конечно, вряд ли кто решился бы на подлог на государевых смотринах, однако береженого Бог бережет, думал Иван Васильевич. И как в воду глядел!
Одна девушка ему с первого взгляда приглянулась. Очень красивые, точеные черты, коса спелая. Однако странным казалось ее почти бабье дородство при махоньком личике. Почуял неладное не один государь – только что в кулак не прыскал, глядя на красавицу, и молодой насмешник Борис Годунов, приведенный своим тестем Малютою Скуратовым ко двору и сразу пришедшийся царю по нраву. Еще недавно состоял Бориска при царском саадаке (саадак – лук со стрелами), а теперь сделался рындою (телохранителем, оруженосцем).
Иван Васильевич велел раздеть красавицу и увидел, что второй столь сухореброй девицы не отыщешь. Ох, сколько на нее навздевано было да накладок подложено!
Борис Годунов просто-таки под лавку от смеха закатился, и все дело вполне могло бы окончиться смехом, когда бы дядька невесты, дворецкий Лев Салтыков, не спятил от позора и не начал орать, что племянницу-де его, славную статью и дородством, испортили в одночасье уже в Слободе, что Скуратов имеет свои виды на государя и прочит ему свою родственницу Марфу Собакину, а остальных девок портит.
Малюта лишился дара речи. Даже глядеть на него было жалко! Иван Васильевич понял, что обвинения Салтыкова имеют под собой некоторое основание, однако не разгневался на верного друга, а дал себе слово повнимательней поглядеть на эту Марфу.
И вот царь оказался перед ней…
Девушка покачнулась, когда царь подошел, и заслонилась рукавом. Откуда ни возьмись налетела жена Малюты, Матрена Тимофеевна, красивая сорокалетняя баба с хищным, густо набеленным и нарумяненным лицом, вцепилась в руку Марфы, принялась яростно гнуть вниз, чтобы открыть лицо. Тут же вьюном вилась Марья Григорьевна – бывшая Бельская, теперь Годунова, старшая дочь Малюты, как две капли воды похожая на мать. Змеей шипела на Марфу – помнила, как с некоторых пор злили государя неуместные проявления девичьей скромности…
Тут недавно была одна такая, именем Зиновия Арцыбашева. Строила из себя недотрогу – спасу нет: когда государь пожелал взглянуть на ее неприкрытую стать, лишилась чувств. Так ее и раздевали – беспамятную. Сложением Зиновия отличалась бесподобным. В глазах государя вспыхнул явный интерес, а стыдливость девушки его поразила и растрогала. Несколько раз повторив ее имя, как бы боясь забыть, он сказал, что в тот день больше никого смотреть не будет, пусть-де Зиновия очнется, а завтра он с ней побеседует.
