1629 год по Арагонскому
календарю, Калужское наместничество
– Один-два-три! Три-один-два!
Один-один-три!
– Ой! – воскликнула девочка, а ее
старшая сестра рассмеялась.
Совсем недавно они придумали
собственную игру: на каждую цифру приходилось особое движение
ладонями, и, пока одна произвольно называет цифры, вторая должна
показать их руками. Так, на «один» нужно было сжать кулачки, «два»
– хлопнуть в ладоши, «три» – растопырить пальцы на обеих руках.
Старшая сестра придумала хитрую комбинацию, когда после двух
«единичек» (то есть сжатий кулаков) идет сразу «тройка», и младшая
вечно на ней проигрывала.
– Так нечестно! – разнесся по округе
звонкий детский голосок.
– Еще как честно! Придумай свою
хитрость, и будешь побеждать! А пока – подставляй лоб!
Девочка горестно вздохнула, и
покорно убрала волосы.
– Дзынь! – воскликнула старшая
сестра, щелкнув малышку по лбу.
– Ну смотри, как придумаю, как
выиграю, и так по лбу тебя щелкну!..
– Обижулька! Ябеда! – задразнила
старшая.
– Сама ябеда! Рыжая и конопатая!
– Девочки, милые, почему вы
ссоритесь?
Сестры мигом притихли, обернувшись
на знакомый голос.
У кромки леса стояла женщина, босая,
нечесаная, в изодранном грязном платье и засохшими темными пятнами
на лице.
– Мама? – искренне изумилась
младшая.
– Конечно, а ты разве не узнала? Иди
ко мне, моя Аннушка!
– Мама! – с радостным визгом
девчонка бросилась в объятья к женщине.
– Нет! Вернись! – запоздало крикнула
старшая, расширенными от ужаса глазами глядя на сестренку, повисшую
на шее женщины.
– Аня! – сказала та, вдыхая запах
ребенка. – Как же ты приятно пахнешь!
– Чем, мамочка? – с самозабвенным
счастьем спросила девочка. – У нас вчера пироги пекли, я на кухне
все время вертелась, чтобы пару-тройку нам с сестрой прихватить! А
то батюшка говорит, много есть нельзя, для здоровьев плохо дитят
перекармливать, а я очень люблю пироги! Ты же помнишь?
– Помню, – леденяще-ласково
произнесла женщина.
– Ну так вот я пирогами и пахну
вкусно!
– Нет, не пирогами, – возразила
женщина. – Жизнью.
Старшая сестра сделала шаг
вперед:
– Отпусти ее! Приказываю!
– Ты чего, Машка? – у младшей глаза
округлились от удивления.
– Действительно, доченька, по какому
праву ты грубишь мне? Я ведь тебя родила, воспитала, любовь свою и
заботу подарила. Разве ты не любишь меня? Разве такому мы с
батюшкой тебя учили? Барской дочери не подобает так себя вести!
Подойди, извинись, поцелуй меня, и забудем обиды!
Маша упрямо нахмурилась, глядя на
женщину исподлобья.
– Ты не наша мама! Наша настоящая
мама отправилась жить на небеса, стала ангелом! Я видела ее мертвое
тело: спряталась в комнате, когда священника среди ночи вызвали, и
видела, как она дух испустила. Ты – не она!
– Я – твоя мама! Та, или другая – не
имеет значения.
Аннушка непонимающе смотрела то на
одну, то на другую.
– Сестрица, что на тебя нашло?
Матушка наша в гости к родственникам уезжала, так папенька сказал.
А теперь вот вернулась, слава Красному Богу!
Рот женщины искривился в
ухмылке.
– Точно, слава Ему! Так ты подойдешь
к нам, Машенька?
Ласковая угроза в голосе вызвала
ледяную дрожь у девочки: она развернулась, и бросилась домой, без
оглядки. Говорил же батюшка, сколько раз приказывал не уходить из
дома одним, а они не послушали! Ускользнули из-под присмотра
нянюшки, убежали к лесу, самому страшному лесу в мире! Какие только
слухи не ходили среди крестьян, нянюшка часто рассказывала им
страшные истории на ночь, втайне от отца, когда сестрички с
круглыми глазами забирались под одеяло, сжимали тряпичные куклы на
самых жутких моментах сказок. А однажды бесстрашная девочка
проследила за отцом и его людьми, когда они изловили мерзкую тварь
из леса. Она металась в клетке, как не смогло бы двигаться любое
другое живое создание, а потом – спрыгнула с крыши, встав на две
ноги. Маша едва сдержала крик, увидев перед собой всего-навсего
юношу в грязных лохмотьях. Его серая кожа натянулась на острых
скулах в ухмылке, и тварь разразилась бранью и хохотом. А потом
вдруг сказала: «Они придут за вами, всех изловят! Не туда вы,
барин, нос свой сунули. За любопытство отвечать придется
кровью!».
