Через два месяца после Бородинского сражения жена русского генерала искала на поле павшего мужа. Место побоища напоминало лунную поверхность. Во время наступления французам некогда было наводить здесь порядок; они только подобрали полезных раненых, которые поместились в медицинские фуры, да увезли целые орудия. А на обратном пути Великой Армии и подавно было не до своих мертвецов. Назад, к теплу и пище, она торопилась ещё больше, чем к славе и господству.
Пришедшей следом русской администрации пришлось озаботиться уборкой этого колоссального кладбища, покрытого сотней тысяч человеческих и конских трупов, которые по весне должны были оттаять, разложиться и породить грандиозную эпидемию. Полицейские чиновники отловили по землянкам крестьян из разоренных окрестных деревень, составили из них санитарные команды и организовали сжигание павших воинов. Вместе с одной из таких похоронных команд из сотни мужиков под началом нестроевого офицера, в сопровождении священника приехала генеральская жена – гибкая дама лет тридцати в черном суконном платье, черной накидке и монашеском платке.
Санитарам было велено тотчас позвать её, если найдется человек в зеленом мундире с густыми эполетами, живой или мертвый, и обещано за находку огромное вознаграждение – десять рублей золотом. Первоначально женщина хотела дать тысячу, но духовник убедил её, что такая астрономическая сумма окажется чрезмерной, не вызовет доверия, а главное, не принесет несчастье её обладателю, который не сможет ею правильно распорядиться и погубит душу мотовством. Премию несколько сократили, а обещанные деньги Маргарита (назовем её так) решила передать для возведения церкви на месте этого страшного несчастья.
Однако на месте побоища её вера в успех пошатнулась. Во-первых, это было не поле, где, по её представлениям, с одной стороны лежат французские воины, а с другой русские, которых можно различить по цвету формы. Это было множество полей, сожженных деревень, земляных укреплений, рвов, перелесков, непроходимых зарослей и оврагов, где вмерзшие в землю тела лежали то поодиночке, то группами, то целыми отрядами, в боевом порядке, словно рухнувшие на месте по мановению палочки злого волшебника. Местами же трупы громоздились бесформенными штабелями, как сваленные дрова, и подобраться к нижним было невозможно даже при помощи лома. Их и сжигали скопом, облив смолой, не отделяя русского от нерусского и офицера от рядового.
Во-вторых, большинство тел было изуродовано до такой степени, что никакой голос любви не помог бы ей при виде скорченного куска угля, отдаленно напоминающего человеческую фигуру, или раскоряченного ошметка, в котором невозможно было даже разобрать, где находилась голова. Те же тела, которые сохранились относительно хорошо, были обглоданы волками и расклеваны птицами именно с головы, так что, в лучшем случае, по одежде можно было определить армию и звание.
Погребальная команда на месте одной из деревень разбила лагерь с отдельной землянкой для барыни. По утрам местный мужик, хорошо знавший окрестности, долго вел их полями и холмами к тому месту, где, по его мнению, лежало много дров (так называли покойников). Они находили какой-нибудь обваленный редут, или сожженный дом, переходивший из рук в руки, или холм, на котором пехотное каре отбивало атаки кавалерии, и приступали к работе. Мужики ломами и лопатами отковыривали трупы и части тел от земли, подцепляли их специально откованными крючьями и стаскивали в одно место, где начальник отдельно записывал количество людей и лошадей, если это было возможно. Ближе к сумеркам скирды тел обкладывали дровами, обливали горючим и поджигали, а затем возвращались в лагерь.
