Двадцать восемь лет назад, девяностые.
– Вот же с-с-сука, сука, сука!
Мишка Костров хлёстко бьёт ладонью по рулю. Новенькая «Десятка» отвечает ему возмущённым гудением клаксона. Скрючившись над приборной панелью, Мишка оглядывает неприметное серое здание при детской больнице. Блядский карцер. Он дёргает ручку двери, выходит наружу, сразу же замечает свежую царапину на литом диске. Проклятье, машину взял только в субботу, новьё новьём! Он пытается отскоблить дерьмо, налипшее на низкопрофильную шину прямо носком кроссовка. Ни хрена не выходит. Миха вытирает ногу о траву, долго и витиевато матерится и, звякнув сигналкой, направляется к зданию. Миха Костров никогда не вернулся бы в эту чёртову жопу области из своей новой жизни, если бы не одно хреновое известие.
Наташка позвонила его тренеру из автомата и как бы между прочим сообщила, что беременна. Просила денег. Когда они встретились лично, она сказала, что денег ей не надо. Чёртова истеричка. Миша не собирался жениться в двадцать три, тем более на ней, а Наташка не собиралась замуж. И рожать она не собиралась. С такой ебанутой бабой вообще не стоило связываться, от таких одни неприятности, напрасно он надеялся, что его пронесёт. Спустя семь месяцев она снова позвонила его тренеру, и вот он – Михаил Сергеевич Костров, действующий чемпион России по ММА – здесь, на пороге роддома. Эта долбаная тварь всё-таки родила. А он не мог оставить всё так. Почему? Да потому что просто не мог.
– Михаил Сергеевич?
В коридоре его ловит хорошенькая медсестра с круглым личиком и крупными светлыми кудрями, которые кокетливо выбиваются из-под чепца.
– Он – это я, – Миха улыбается, вскользь проходясь взглядом по её тощеньким коленкам. Медсестричка краснеет и опускает взгляд. Впечатлилась. А как иначе? Молодой, мускулистый мужик в татуировках, в неплохих шмотках, на крутой тачке. И на рожу весьма неплох. А уж если она хоть иногда смотрит спортивные новости, то наверняка в курсе, кто он такой. Михаил Костров по прозвищу «Скала» знает цену собственной привлекательности – её адресок сегодня же будет у него в кармане. Это немного разбавляет его поганое настроение.
Она отводит его дальше по коридору, открывает дверь палат с отказниками, пропускает вперёд. Мишке хочется заткнуть нос и уши: в комнате стоит плотный запах скисшего молока и многоголосый ор и писк. В палате бегает нянечка, которая едва успевает подойти к каждой кроватке. Сколько их вообще? Десять? Двадцать? Как вообще в таких условиях можно растить детей? Взгляд цепляется за пустую кроватку, с которой нянечка секунду назад сняла и переложила на железную тележку маленький свёрток.
– Что это с ним?
Мишка замечает, что свёрток не двигается и не издаёт ни звука. Ежу понятно, что там ребёнок. Скорее, тельце. Внутри шевелится какое-то неприятное чувство, оно проходится по спине холодком. Хочется передёрнуть плечами. От едва наметившегося хорошего настроения не остаётся и следа.
– Такое бывает, очень редко, но бывает. Детям нужна эмоциональная связь, они, как цветы – если не поливать, чахнут. – Миха всё ещё непонимающе пялится на неё, и сестричка, почувствовав это, поясняет: – Сначала они громко кричат, требуют внимания, потом просто скулят, как щенята, а потом понимают, что к ним никто не подойдёт, и замолкают. Перестают расти, развиваться. А потом умирают. Обычно малышей быстро пристраивают, но порой кому-то из них не везёт. Мы делаем всё, что можем, но это порой физически сложно.
Если Мишка ещё сомневался, то теперь… Ну и сука же!
– Мой-то где?
Она указывает на место у дальней стены. Миша делает один шаг, потом другой, тяжело, словно по вязкой грязи. Глубоко вздохнув, заглядывает в кроватку.
