— Ваша дочь избила сына завуча.
Директриса сверлит мою маму суровым
взглядом, пока та в полном шоке может разве что безмолвно хлопать
ресницами.
— Это шутка? – наконец роняет мама,
а я не могу сдержать смешок.
Директриса, похожая на разъяренного
кабана, переводит взгляд на меня и едва не рычит от бешенства.
— Да разве это драка? – поясняю,
разводя руками.
Директриса хлопает ладонями по
столешнице и встает, нависая над столом. Сейчас он – как барьер
между хозяйкой кабинета и его гостями. Я уже не первый раз на ковре
у директора школы, поэтому не особо напрягаюсь. Знаю, что дальше
криков ничего не зайдет. Так было в сентябре, когда меня отчитывали
за слишком короткую юбку. Потом – в ноябре, когда я проколола хрящ.
Еще один выговор за внешний вид ждал в декабре, когда я полюбила
красить губы темной помадой – от глубокого коричневого до
черного.
Все бесполезно. Мои оценки были
средними, а значит ни юбка, ни серьги, ни макияж учиться не мешали.
Так что я продолжила одеваться так, как нравится, прячась за щитом
из пятерок и четверок.
За драки меня еще не отчитывали… в
этой школе. Но я не сомневаюсь, что все обойдется.
Людмила Чо-то-тамовна достает из
кармана пиджака, который ужасно обтягивает ее пышную грудь и плечи,
телефон. Одарив меня укоризненным взглядом, директриса принимается
водить пухлым пальцем по экрану.
Я знаю, что она делает. Ищет видео,
которое со вчерашнего дня гуляет по чатам школы. Пусть.
Скрещиваю руки на груди, губы
искривляются в ухмылке. Сижу на стуле с видом победительницы.
Остается только ноги на директорский стол закинуть, но это
лишнее.
— Полюбуйтесь, — Людмиловна подает
маме телефон, на котором уже включено видео.
Ему не больше суток. Ролик сняли
вчера на праздничном вечере в честь приближающегося Нового Года. С
того момента умельцы нашей школы уже успели наклепать эдитов –
наложили музыку, сделали крутой монтаж… И да, я все это видела,
поэтому даже голову не поворачиваю к маме, которая смотрит в
телефон.
Зачем, если и так помню каждый
кадр?
На видео – наш классный кабинет. К
стенам и окнам приклеены бумажные снежинки, с потолка свисает
сверкающий «дождик». В кабинете нет учителя, как и трети класса –
они на праздничной дискотеке. Вдалеке гремит музыка, которую
заглушает наш смех.
Большая часть класса здесь. Мы сидим
на партах, кто-то устроился на подоконнике, и болтаем.
Я, закинув ногу на ногу, восседаю на
первой парте. На мне короткое черное платье, в цвет губам, и грубые
сапоги почти до колена. Прямые каштановые волосы до поясницы
распущенны, с одной стороны заправлены за ухо, чтобы открыть взору
ряд сережек, которые украшают хрящ.
Улыбаюсь и громко смеюсь, когда
кто-то из ребят шутит. Выгляжу довольной и счастливой, ведь
четверть окончена, на носу Новый год и каникулы. А еще – у меня
день рождения.
— С днем рождения, Аделина! – вдруг
двери кабинета открываются, и внутрь входит Миша Глосов. Он несет
шоколадный торт, украшенный вишней.
— О-о-о, — тяну я, спрыгивая с
парты. – Охренеть!
Чувствую, что мама косится на меня,
сидящую рядом.
«Сколько раз я просила тебя не
сквернословить?» — почти читаю ее мысли, но не реагирую. Это
словечко – самое безобидное, что мама могла услышать.
Смотрю на директрису и вижу, что
она, возвышаясь над столом, тоже глядит в телефон. При этом она
пунцовая настолько, что мне страшно за здоровье Людмиловны.
— Сколько тебе там исполняется,
Речкина? – кричат на видео.
— Восемнадцать! – вскидываю руки над
головой и, покачивая бедрами, пританцовываю в сторону торта,
который Миша и его компания вынесли к доске.
— О-о-о, — тянут ребята. – В магазин
теперь ты ходишь!
Все смеются, а я не понимаю, почему
на это Людмиловна никак не реагирует. Ее любимые ученики с
безупречной репутацией открыто намекают на алкоголь, а она будто не
слышит.
