Из трех основных цветов синий таит в себе наибольший парадокс: это цвет тоски и печали, но в то же время цвет радости и новых свершений. Ночью с корабля видно, как синяя вода сливается с синим небом, поэтому синий – это цвет, означающий отсутствие границ и пределов.
Если бросить соль в огонь, пламя станет синим. Соль, попавшая на рану, возобновляет боль, усиливает ее. Видеть, как другие целуются и обнимаются, сродни соли на ране, сродни голубому пламени, обжигающему меня с ног до головы.
Синий лучше всего отражает противоречивость сердца, потребность быть любимым и опекаемым, но в то же время стремящимся к свободе.
Синий – это цвет уортовского платья, которое Эльза Скиапарелли, будучи маленькой девочкой, нашла на своей древнеримской веранде, а также цвет дешевых романов, обнаруженных Коко Шанель на чердаке приюта.
Синий – это то, что сделало фирменный цвет Эльзы Скиапарелли, «шокирующий розовый», столь особенным: розовый с примесью синего, превращающий скромный румянец в электрическую волну. Добавив нотку синего, Скиапарелли превратила девичий розовый в цвет соблазнительницы.
И, конечно, синий – это парижское небо в июньский день.
Послушайте – я поведаю вам историю, в которой, подобно трем основным цветам, переплетутся три, главных элемента: политика, мода и, конечно, любовь.
Нью-Йорк, 1954
– Это вам. – Лиз, ассистентка галереи, протянула мне телеграмму.
Бледно-голубая бумага, жирные синие буквы. Я нервно повертела ее в руках. За время войны мы привыкли бояться телеграмм. Война закончилась, и тот, кому было суждено, уже вернулся домой, но остался страх прочитать: «С горьким сердцем сообщаем вам, что…»
– Не откроете? – спросила она.
– Да, да. – Я колебалась. Единственные люди, которых я любила и которые все еще оставались рядом, жили всего в нескольких кварталах отсюда, в центре. Если бы у них что-то случилось, вряд ли бы они послали телеграмму; они находились на расстоянии одного телефонного звонка. Открывай, приказала я сама себе.
Я села на ящик и стала разрывать бумагу поломанными ногтями, напоминая себе, что иногда телеграммы сулят и хорошие вести. Такое бывает.
Сообщение было кратким:
Приезжай в Париж. Нам нужно увидеться.
Скиап.
Эльза Скиапарелли. Конечно, Эльза из тех, кто отправляет телеграммы вместо того, чтобы позвонить за океан, и дело не в стоимости звонка, а в одной из ее многочисленных фобий и суеверий: она ненавидела телефоны.
Шум галереи на Мэдисон-авеню – удары молотков, жужжание рулеток, скрежет приставных лестниц, передвигаемых по полу, – внезапно стих. Нью-Йорк растворился в пространстве, и я снова оказалась в Париже.
Я закрыла глаза и представила аккордеониста на углу улицы Сент-Оноре, игравшего «Поговори со мной о любви», гортанный смех Скиап, когда она рассказывала очередные сплетни своей ассистентке Беттине. Обычно все они были о Коко Шанель, ее главной сопернице. Чарли, красавчик в смокинге, белокурая дива Аня, заставляющая всех в баре «Ритца» привстать со своих мест и повернуться. Вкус крепкого кофе, запах хлеба, цвета, сияние Эйфелевой башни, средневековые витражные розы в окнах церквей.
Сколько уже лет прошло? Мне было двадцать пять, когда я познакомилась со Скиап в Париже. Ей было сорок восемь – всего на девять лет больше, чем мне сейчас, и я считала ее старой, хотя она никогда таковой не была. «Женщины не стареют, если их одежда всегда остается новой, – сказала она мне однажды. – Взрослые женщины не должны одеваться по-детски, но они также не должны воспринимать возраст как что-то неизбежное. В моде это точно не так».
