Я – киллер. Сегодня даже дети знают это слово, но если бы мне десять лет назад сказали, что я стану киллером, я бы без разговоров набил сказавшему морду. А может быть, и не набил бы. А просто рассмеялся: чушь какая-то и всё. И мои родители – папа, законопослушный советский инженер, и мама – библиотекарь со стажем, тоже, думаю, посмеялись бы, если бы, конечно, поняли, что означает это слово. И Нина Николаевна, мой классный руководитель в старших классах, прореагировала бы точно так же.
Учился я ни шатко, ни валко, но она меня любила. – Ты, – говорила она, – лентяй, каких мало, но душа у тебя хорошая, добрая и справедливая, можно сказать, советская у тебя душа.
Вот в последнем пункте она явно была права: был во мне этот кретинский, как я сейчас понимаю, советский душок. Благодаря ему я и от армии отмазываться не стал, хотя возможность, благодаря одному отцовскому закадычному дружку, была. И в Афган, как только сказали про защиту нашей советской родины от происков империалистов, вызвался одним из первых. Одним из первых и взяли, поскольку в приписных моих документах значилось, что я кандидат в мастера спорта по стрельбе. Надо сказать, что спорт в юности волновал меня мало, но в нашем классе все парни занимались каким-нибудь видом: от лёгкой атлетики и карате до футбола и баскетбола. Бегать за мячом или – как в лёгкой атлетике – просто так я считал занятием глупым, а чтобы тебе с твоего согласия били морду – и вовсе идиотизмом. А вот стоять на месте, а то и удобно лежать на мате, прижимая к себе удобную подружку – винтовку, это меня устраивало. К моему удивлению, стрельба у меня пошла. Без тренировки выбил норматив второго взрослого разряда, а потом за меня взялся тренер Василий Степанович, сибиряк и дуб дубом, но дело своё знавший тонко. Так что под его неусыпным руководством я сделал и первый, и норму кандидата в мастера.
– Точняк, – говорил он, – прямо белке в глаз.
Афган, конечно, разочаровал быстро. Розовая дымка исчезла первой, а для того, что наступило потом, и чёрная краска казалась недостаточно чёрной. С ребятами я сошёлся легко, а вот с командирами, в особенности из вчерашних солдат, оказалось не так просто. Некоторые сразу надувались как пузыри. Заискивали перед офицерами и всячески выделывались, за наш, естественно, счёт. При этом все, кто имел отношение к довольствию, продавали его афганцам, нам оставались крохи. Не брезговали этим и офицеры. Я в первые дни спросил у «деда», почему это рядом с любым жильём обязательно крутятся собаки, а вокруг нашей казармы тишина, никто не тявкает. – Так съели, – сказал он спокойно. Послужишь полгода, и ты, салабон, будешь жрать всё, что бегает и лает.
Очень скоро я понял, что патриотизму здесь не научишься, скорее наоборот. Всё, что писали газеты в Союзе, оказалось сплошным враньём, за Родину тут никто кровь проливать не собирался. Одни служили за звёздочки, другие – за чины, а третьи – и среди них все женщины – за талоны, на которые можно было много чего купить, вырвавшись из этого грёбаного Афгана. Вырвавшись, то есть уехав. Уехав, разумеется, живым, а не в качестве «груза 200», то есть в свинцовом гробу. Какую-то помощь Афганистану мы, конечно, оказывали: страна бедная, жратвы мало, народу много: вот эту проблему мы и решали, по возможности уменьшая число едоков. Уменьшали всякими способами, и гуманных среди них, могу сказать честно, было немного. Так что в бой из наших рвались немногие, разве только те, что на днях прибыли и ещё ничего не успели понять. Единственные операции, на которые все шли с удовольствием, были операции специфического, так сказать, характера. Когда в расположении части появлялась группа незнакомых офицеров, а наши начинали чистить сапоги и передвигаться на цыпочках – мы понимали, что к нам прислали очередного начальственного сынка. Значит, вот-вот будет операция по взятию давно оставленного кишлака, с привлечением немалых войск и десятка «вертушек». После обязательной победы, вышеупомянутый сынок получал на грудь орден, а на погоны звёздочку, а нам подбрасывали по сто грамм… а иногда и не подбрасывали.
