Светало. Старый Том выбрался из лодочного сарая, и расшатанную
дверь едва не вырвало у него из рук порывом дикого ветра. Лодку
выводить нельзя. В такую погоду и на удочку ничего не поймать, рыба
уходит на глубину, пока ураганный шторм бесится в небе, захватывая
море с собой в огромные водяные валы. Из расщелины между скал
доносился жуткий свист, не умолкая ни на секунду. Ветер яростно
рвал крыши построек, местами задирая камыш, сарай скрипел всеми
своими досками, двигался как живой. Дом, потрепанная, но прочная
рыбацкая хижина, стоял прочно, крепко вбитыми угловыми бревнами
держась за выветренную землю.
Том все же достал снасти, стал увязывать вместе, чтоб не снесло
– где их будет нынче взять! Авось найдется на дальнем утесе
местечко и укрыться от ветра, и попытать рыбацкого счастья. Нельзя
сегодня без добычи, дочка третий день голодает. Он обернулся на
темные, зашторенные окошки, усмехнулся чему-то в усы и уверенно
зашагал по вытоптанной между скал тропе.
Лизетт встала поздно. Когда нечего есть, лучше больше спать, это
всякому известно. Отец, как всегда, ушел на рассвете. Что же он
надеется добыть в такой ураган? Третью неделю море штормило,
невероятной силы волны почти доставали брызгами до окон их
маленькой хижины, и рыбы было не достать. Запасы подъели, да много
ли сделаешь этих запасов? И в лучшие времена отец приносил по
три-четыре рыбины, одну на ужин, остальное сразу на продажу. В
сезон обычно ездит торговец, которому можно сдать улов по пять
монет за штуку. Понятное дело, что в городе на рынке он перепродаст
вдесятеро, да попробуй сам доберись до этого города. А еще и
продай! И вот – сезон наступил, на который вся надежда рыбацких
семей, а улова нет. И торговца нет.
Вчера говорили с отцом – если опять ничего не удастся поймать,
надо идти в город. Лизетт девушка взрослая, уже семнадцатый год на
носу – найдет себе местечко, служанкой, кухаркой, а то и у швеи
какой в подмастерья запишется. Служить ей, правда, не доводилось, и
уход за господами негде было подсмотреть. Готовить она хорошо умела
только рыбу, да коренья, что в богатом доме и за еду не посчитают.
Зато кое-что ей удавалось очень хорошо.
Лизетт с детства любила смотреть как мама вяжет невиданными
узорами тонкие теплые шали из козьей шерсти для семьи да подруг.
Мамы больше нет… А искусство ее осталось – у дочки. Теперь она и
сама знает секрет превращения серого пуха в удивительные тонкие
нити и резные узоры. Только шерсть стоит денег, а улов проедается
до остатка, не позволяя накопить хоть на моток.
От нечего делать девушка вымыла чистый пол, стерла с окон
набившуюся от ветра пыль, да села подшивать латанную-перелатанную
юбку. День промелькнул как не бывало, за окном серело. Отец уже
должен был вернуться, подумала Лизетт, подхватилась, зажгла щепу в
глиняной миске на подоконнике, чтоб Аэд уберег святым огнем от
ненастья. Туда же сцедила несколько капель драгоценного рыбьего
жира, пусть подольше тлеет, охраняя отца милостью огненного
бога.
Беспокойство не унималось. Лизетт принялась было выравнивать
посуду в шкафу, бросила. Перестелила половики, одернула постели и
серую от времени скатерть на массивном деревянном столе, занимавшем
добрую половину комнаты. Наконец, с великой осторожностью достала с
самой верхней полки шкафа небольшую книжицу в выцветшем переплете,
забралась с ногами в кресло под окном и затихла, водя пальцем по
хрупким страницам.
Ветер над морем завывал все сильнее, окна потрескивали,
поскрипывали бревна стен, шумела раздираемая в лохмотья крыша.
Звуки сливались в один монотонный шум, и Лизетт задремала над
книгой, склонив голову на подлокотник. Щепа давно прогорела.
