В теплице пахло землей и влагой. Я сидела возле маленьких росточков и вдыхала в них жизнь, прикладывая руку. Ладони выделяли мягкий свет и тепло, ускоряя рост будущих томатов. Через пару минут растение оживало, на веточках возникали завязи, а затем крупные плоды с тонкой кожицей, через которую проступали желтые прожилки.
Это был мой ежедневный ритуал, моя работа. Я была мостиком, спасающим мой народ от голодной смерти. Под моими руками вырастали томаты, картофель и многие другие овощи. Затем они отправлялись на стол к людям.
Я отдавала свою силу без остатка, выжимая себя по капельке. Но это была моя жизнь и мой долг.
Я поднялась с колен и осмотрела свои труды. Три больших корзины томатов и четыре – огурцов. Нормально, но хватит с трудом. Часть томатов сразу уйдет на семена, чтобы завтра я снова приложила руки, и под ними выросли плоды. И послезавтра тоже. Растения жили недолго – им не позволяла мертвая земля. Три года назад наша земля утратила плодородие и стала непригодной для выращивания плодов. И если бы не моя сила, не мой природный дар, народ нашего острова уже погиб бы от голода.
Мы жили бедно, нуждались в ресурсах и еде. У нас было только самое необходимое и то складывалось из остатков материалов, которые были найдены на острове при заселении. В этом нам повезло, если можно так сказать. Этот остров был практически не задет катастрофой. И люди, жившие здесь, с радостью поделились своим домом.
С радостью. Горькая ирония висела в воздухе гуще влажного тепличного пара. Да, они поделились. А потом вымерли от странной лихорадки, которую принесли с собой «гости» – наши предки. Их могилы были нашими первыми огородами. Мы унаследовали не только их кров, но и их проклятие – клочок земли, который медленно, но верно умирал вместе с нами.
Дверь теплицы скрипнула, впустив полосу слепящего солнца. На пороге стояла мать. Ее взгляд, всегда такой острый, будто она слышала не только звуки, но и сами мысли, скользнул по корзинам, а затем уставился на меня.
– На этом всё? – спросила она. В этих словах был весь мой мир: упрека, безжалостность, уныние.
Я кивнула, зная, что это значит. Значит, завтра мне придется выжать из себя еще больше. Пройти по краю, за которым не просто изнеможение, а пустота, выжженная пустота, когда пальцы отказываются светиться, а мир плывет перед глазами.
Я вышла из теплицы, и свет ударил по глазам. Наше поселение лежало передо мной – жалкая кучка хижин, слепленных из ржавых листов, глины и серого камня. Когда-то здесь кипела жизнь, о которой мы знали лишь по пожелтевшим страницам. Теперь эти руины были нашим домом и нашим щитом.
Мой народ сновал между домами, худые, загорелые, с глазами, в которых читалась одна—единственная мысль: «Продержаться бы до завтра». Я смотрела на них и чувствовала, как тяжесть на моих плечах сгущается, превращаясь в осязаемую ношу. Я держала их на плаву. Но что случится, когда мои силы иссякнут? Мы все пойдем ко дну, как когда-то пошло ко дну старое человечество, только на этот раз – в полной, безмолвной тишине.
И в этой тишине я услышала собственное сердцебиение – отчаянный, испуганный стук единственного моста над пропастью.
После работы, несмотря на усталость, я всегда ходила на берег. Я любила смотреть на вечернюю речку и проводить пару часов со своей близкой подругой. В этот раз Вики припозднилась, но пришла. На лице – усталость, в глазах грусть.
Мы сидели на коряге, втиснутой в песок, и смотрели, как вода уносит в никуда обломки прошедшего дня. Тишина между нами была не неловкой, а общей, как одеяло, которым укрывались двое замерзших.
– Снова пропал пациент, Хен, – наконец произнесла Вики, и слова ее упали в тишину, как камни.
