Солнце низко уже стояло, но грело ещё по-летнему. Вороны с граем катались с церковного купола, как дети с горки, и шлёпались в небо, широко раскинув крылья. Которосль, река-капризуля – по весне и по осени любительница переменить русло, – бойко гнала тёмные хладные струи, и в воде неслись один за другим, кружась, золотые листья.
Капрал Медянкин залюбовался собою в зеркальной глади, отставил ружьё, приосанился, распушил усы. Жених!
Пятеро арестантов не спеша чинили плотину, и работа их могла бы служить наилучшим примером, сколь эффективен рабский труд. Двое солдат, вместо того чтобы следить за работой и вдохновлять, увлечённо трепались о бабах. Чуть поодаль трое острожных жиганов раздавали карты – эти и работать не работали, но хотя бы и не мешали. Принцы преступного мира соскучились в душном бараке и напросились с рабочими на плотину – подышать осенним лесом. Все трое блистали красотою, с вырванными ноздрями и пороховым «вор» на лбу и щеках. Медянкин отворотился от горе-игроков, делая вид, что сих тунеядцев здесь нет и хаос не торжествует над порядком. С подобными лаяться – нет, увольте.
То не был опрометчивый либерализм, нет, один циничный расчёт – капрал многое позволял острожным принцам и даже держал себя с ними почти что дружески. Ему это было выгодно – ведь на стальном хребте тюремной иерархии держалась и дисциплина. Взаимный авантаж, услуги за услуги…
Трое игроков разложили на рогожке огурчики, облупленные яички, здесь же высилась баклажка, для непосвящённых – с квасом. Играли не на интерес, так, гоняли дуру от скуки, и ставки делались мизерные. Полулежа, словно аристократы на пикнике, бездельники наблюдали за работой товарищей – какое зрелище может быть приятней – и вели неспешные разговоры.
– Тебе, Мора, год остался… – завистливо процедил лобастый одноглазый Фома.
– Не считай, – вяло огрызнулся Мора, молодой цыган, тощий и грациозный, как помоечный кот.
У него у единственного изуродованные ноздри были целомудренно прикрыты повязкой.
– Мору небось Матрёна выкупит, – ехидно предположил скуластый, рябой арестант по прозвищу Шило, – и до зимы он с нами в остроге не досидит.
– Не выкупит. И за то ей спасибо, что с вами, а не в Берёзове!
Мора ещё более помрачнел.
В дальнем лесу, за плотиной, хлопнуло несколько выстрелов.
– Ссыльный князь охотится… – мечтательно констатировал капрал Медянкин. – Волшебная жизнь у старого хрена.
– А ты, Мора, как отсидишь, что делать-то будешь? С такой рожей не больно-то с барышнями… – не отставал Фома, – нет доверия с такой-то рожей…
– Не в роже счастье, друг Фома, – пропел Мора, забавно передразнив немецкий акцент, и продолжил, произнося слова уже чисто, как благородный. – Анфас можно и белилами замазать, а ноздри в Москве из гуттаперчи закажу – от живых не отличишь. Да бабы, они не за рожу любят. Любезное обхождение и французская речь открывают почти все двери…
– Бабы любят ушами, – подтвердил Шило.
– Все любят ушами, – отвечал повеселевший Мора, – и бабы, и поповны, и купчихи, и недоросли дворянские. Но и кафтан попышнее ни разу не помешает.
За плотиной, на краю леса показалась кавалькада – четверо всадников и свора собак.
– Старый князь, – неприязненно бросил Фома, – с охоты едет, хрен моржовый.
– Не окажет ли его светлость посильной помощи арестантам?
Мора поднялся, спрятал карты в карман и подобрал в траве суковатую палку, служившую ему вместо трости.
– Охолони! – капрал Медянкин всем корпусом развернулся к бездельникам. – Старый хрен собак на тебя спустит, и вся недолга. Он и не понимает-то по-нашему ни бельмеса.
