Глава 1. Слово о Черном Янгаре
Кто не слышал о Янгхааре Каапо,
прозванном Черным?
О том, что зачат он был в
беззаконную слепую ночь, отданную на откуп бельмяноглазой Акку,
богине запретных дорог и ненаписанных судеб. Темно ее лицо, а губы
зашиты суровой нитью.
Раз в год спускается она на
землю.
И нет ночи страшнее.
Кто не знает, что матерью Янгара
стала хааши-келмо, мертворожденное дитя, оживить которое взялась
старая вёльхо. Да то ли отвернулись от ведьмы боги, то ли сама она
зло на семью затаила, но вышло все иначе, чем надобно. Трижды
проносила вёльхо младенчика над огнем, трижды совала в ледяную
воду, а после приложила губами к губам роженицы, и тогда очнулась
келмо, сделала вдох, да и вытянула из матери душу. Умерла
роженица.
Хотели дитя за порог вынести, но
побоялись гнева богов.
Оставили.
Упреком. Напоминанием.
Сутью безымянной: слово-то
поименованного к дарителю имени привязывает, обоих меняя. Оттого и
не нашлось человека, который посмел бы назвать хааши-келмо.
Кто не верит, что отцом Янгара был
сам Укконен Туули, ветер северный, грозовой, единственный сын Акку?
Ехал он на спине слепого волка о шести хвостах да вниз глядел. На
левом плече нес Укконен Туули мешок с синими молниями, на правом –
гарпун из костей человеческих. И наряд его – наряд мертвеца: белая
рубаха белой же нитью расшитая. Поясом из кос девичьих она
перевязана. А на шее – ожерелье зубов глазных звенит.
Страшен Укконен Туули.
Голоден вечно.
Оттого и кричит, и воет, вьюги
дыханием рождая. Заглядывает он в окна домов, и горе тому, кто не
нанесет на стекло три руны – Иру, Тай и рогатую Навис, которая
всякую тьму отвращает.
Забыла хааши-келмо про обычай?
Или родичи выгнали ненужную за
дверь, желая избавиться от докуки?
А может ей, мертворожденной, самой
умереть захотелось? Плохо было, душа чужая, заемная, так и не
прижилась в теле, вот и выглянула хааши-келмо на зов ветра.
По-всякому рассказывали.
Но сходились в одном: улеглась буря,
и пораженный бесстрашием девы, отступил сын Акку. Не ударил
гарпуном, не опрокинул навзничь плетью ветра, не сел на грудь,
тепло выдавливая. Разлепил Укконен Туули смерзшиеся ресницы, глянул
на женщину и замер, красотой сраженный. Хотел заговорить, да не
посмел: испугается красавица хриплого голоса.
Прикоснуться пожелал, но побоялся
руку протянуть – а ну как заморозит насмерть?
Что делать было?
И раскатал Укконен Туули перед девой
ковры снежные.
Рассыпал ледяные алмазы.
И сам ступил на землю, чего не
бывало прежде.
Она же, заглянув в черные,
предвечной бездной подаренные глаза, потянулась навстречу. Губы
коснулись губ. Руки сплелись с руками. Искра же, из печи
украденная, согрела обоих.
Живым стало сердце сына Акку. И
успокоилась в нежных ладонях его отчаявшаяся душа келмо. Ночь же
набросила полог, скрывая от глаз людских то, что видеть было не
дозволено. И длилась она долго, куда дольше иных ночей. Но сколь бы
ни силен был Укконен Туули, а и его час вышел.
И говорят, что не желал он улетать,
да небо звало.
Силился он взять возлюбленную с
собой, но не сумел: крепко люди к земле привязаны.
Решил тогда Укконен Туули просить
самого Таваалинен Сёппо, небесного кузнеца, чтобы сделал он крылья
для той, которая украла сердце бессердечного ветра…
- Вернусь, - сказал он, и сама зима
была свидетелем этого слова. – Год пролетит, и вернусь.
Улыбнулась женщина, прижала теплую
ладонь к ледяной щеке, показывая, что верит и будет ждать. И
Укконен Туули в последний раз коснулся темных волос ее, которые
вмиг побелели. Она же подарила ему единственное, что имело – жар
своей души.
Отчего не выпало им свидеться
вновь?
Одни говорят, что слишком тяжек был
ответный дар Укконен Туули, и дитя, этой ночью зачатое, вытянуло,
высосало из матери все силы.
