Почему же так душно?
Времена не выбирают. В них живут и… так, это явно не моё. Как снегом по голове. Нет, как обух на голову. Вот, это ближе. Хотя что такое обух? Кто бы помнил. Опять что-то нехорошее?
Вроде всё как обычно, маешься досугом, летишь или читаешь какой-то бред, но моргнёшь невпопад, и привет – понимаешь, что уже N-дцать лохматую минуту бредёшь по лесу, спотыкаясь и вытирая туман со лба. И хоть бы встрепенуться, но нет, покой густ и наварист, хоть на воздух ложись. Только душно.
Ну что же теперь? Иду я по лесу и волочу за собой толстую палку. Нет, скорее, утончённое бревно с две трети меня. Темно, да ещё глаза слипаются, хоть век не размыкай, но нельзя, и так уже спотыкаюсь на пике способностей в хореографии. А слёзы всё борются с моими глазами, но не могут промыть даже окошко в колючей золотой пыли. Только смутные тени. Тени рождаются, как древние богини из пены морской, и расступаются не менее чудесато. Это называется деревья. Стволы не толстые, но встретиться носиком может быть больно.
Протяжно громыхнуло, где-то ветер нашёл сухопутные паруса. Нет, вероятнее, что-то упало. Потому что ветра нет. Даже от моих пальцев. Только приглушённое хлюпанье. Капли барабанят по верхам деревьев, но ни одна не достигает головы. Похоже, и мне суждено стать первым человеком, которого стошнит водяным паром.
А это что? Вой? Нет, скорее, плач. Девственный, холодящий, неуправляемый тембр младенческого горла. Вспоминаю новорождённую сестру. Ну уж нет, не бывает у младенцев такого потустороннего крика. Пытаюсь оглядеться. Опять затихло. Проще поверить, что дерево скрипит.
Что же так жарко? Вроде не июль уже, да и лес ночью не то место, где можно сдохнуть от чего-то кроме холода. Или уже не ночь? Ну да, как ни странно, это раннее утро. Небо протекает сквозь ветки, серо-голубое, как туман, ещё не вошло в дневную гамму. Но уже не тьма. Скоро морской воздух разгонит остатки парилки, и будет всё как всегда. И даже что-нибудь случится. Во всяком случае, произойдёт.
– Ха, вот ты где?!
Пожалуйста, как по заказу. Это уже не детский плач, а вполне себе половозрелый мужской рёв:
– Всё, чмошник, тебе крышка!
Кто-то прорывается через тернии ко мне, медленно и шумно; ну как же так? Где такт и лёгкость? Где уважение?
– Стоять, говорю! Слышь? Иди сюда!
Так стоять или идти? А может, лечь? В отместку за такую грубость. Ах, мои милые друзья! То уходят, не попрощавшись, то приходят без объявления. А ведь ты тоже мог стать моим другом.
– Где она?! Где твоя шобла?
Моей шоблы нет уже не первый месяц. Но разве объяснишь? Вздыхаю через нос. Получается какой-то скулёж.
– Шайка уродов! Не скроетесь! Прибью! Утоплю! Через зад перевешу!
Поздно сопеть. Негодяй идёт напролом и легко нагоняет меня. И только раздвинув последние ветви, тормозит и молвит следующее:
– Ух, раскудрить твою прядь, как тебя жизнь потрепала. Ты же вроде толще был.
– Угу, а у тебя голос был громче.
– Чего?
– Ничего. Ты зачем пришёл? Мять? Извини, самому не хватает. И не надо за мной в лес ходить. Всё, давай, до свиданья…
– Стой, говорю! Избавиться от меня решил? Нянек на меня натравил?
– Кого?
– Кого слышал, мударас сухопутный. Думал, чинуша меня остановит? Во, видишь? Я их всех переломал! Я им такой пессец устроил, я их так уделал…
Трясёт кулаком. На кулаке и правда размазано что-то тёмно-красное. Наверно, вляпался в какую-то грязь. Или рыбу чистил. Но я всё же останавливаюсь, чтобы перевести дух. Опираюсь на свой импровизированный посох. Нездоровая суета. Может, спать устроиться прямо здесь? Не поплохеет мирозданию от такой дерзости? Похоже, моему антагонисту уже плохеет:
