Весны извечные надежды
Рита Хэйворт и побег из Шоушенка[2]
Рассу и Флоренс Дорр
Такие, как я, есть, наверно, в каждой местной или федеральной тюрьме Америки: все достану, только попросите. Обычные сигареты или, если пожелаете, с травкой, бутылку бренди, чтобы вместе со своим отпрыском – мысленно – отпраздновать окончание школы, – словом, все, что вашей душе угодно… в пределах разумного. Но, как вы понимаете, приходится попотеть.
Я попал в это заведение двадцатилетним и, в отличие от большинства членов нашей небольшой, но дружной семьи, честно хочу отсидеть за содеянное. На моей совести убийство. Я застраховал на приличную сумму свою жену, после чего заклинил тормоза «шевроле», подаренного нам на свадьбу ее отцом. Все произошло так, как я рассчитал… вот только по дороге она подобрала соседку с ребенком, направлявшихся в город. Разогнавшись на склоне Замкового холма, машина не смогла остановиться и протаранила кусты перед ратушной площадью. Очевидцы показали, что на скорости пятьдесят миль в час, если не больше, машина врезалась в цоколь памятника жертвам Гражданской войны и загорелась.
Я также не рассчитывал, что меня вычислят, но меня вычислили. Я получил бессрочную прописку в этом заведении – тюрьме Шоушенк. В штате Мэн нет смертной казни, но окружной прокурор сумел навесить на меня три убийства, и суд приговорил меня к трем пожизненным заключениям. Что перечеркнуло всякую надежду на досрочное освобождение, хотя бы через много лет. Судья назвал то, что я совершил, «чудовищным, омерзительным злодеянием», и он был прав, но правда и то, что это дело прошлое.
Вы можете найти отчет о нем в пожелтевшей подшивке касл-рокского «Вестника», где крупно набранные заголовки о моем приговоре выглядят несколько устаревшими и несерьезными рядом с сообщениями о Гитлере и Муссолини или о раздаче благотворительных обедов рузвельтовским комитетом.
Вы спрашиваете, исправился ли я? Я не очень понимаю, что значит это слово, во всяком случае, применительно к тюрьме или колонии. По-моему, это слово из лексикона политиков. Возможно, оно имеет какой-то другой смысл, и я его когда-нибудь постигну, но это уже дело будущего, а о нем заключенный приучает себя не думать. Я был молод и хорош собой, и детство мое прошло в квартале бедноты. Я обрюхатил смазливую, взбалмошную, на редкость упрямую девицу, жившую в одном из старых особняков на Карбайн-стрит. Ее отец согласился на наш брак при условии, что я поступлю на службу в его фирму по изготовлению оптики и «проделаю весь путь наверх». Я очень быстро понял: ему просто надо было взять меня на короткий поводок – как своевольного, почти приблудного пса, способного укусить в любую минуту. Со временем ненависть разрослась во мне до таких размеров, что толкнула на известный поступок. Повторись все сначала, я бы ничего такого не совершил, но, пожалуй, из этого еще не следует, что я исправился.
Так или иначе, речь здесь не обо мне, а о парне по имени Энди Дюфрен. Но, прежде чем рассказать про Энди, я должен объяснить вам кое-что про себя. Это не займет много времени.
Как я уже сказал, я тот, кто в этой тюрьме может все достать, а оттрубил я здесь без малого сорок лет. Речь не только о контрабанде сверхлимитных сигарет или выпивки, хотя в моем списке они всегда стоят на первом месте. Но я доставал для заключенных еще много чего, в том числе вполне законные вещи, которые, однако, не так-то просто раздобыть – ведь смысл пребывания в подобном месте состоит как раз в том, чтобы пресекать все желания. Один парень угодил сюда за изнасилование малолетки и эксгибиционизм; я достал для него три куска розоватого вермонтского мрамора, из которого он сделал замечательные статуэтки – младенца, мальчика лет двенадцати и бородатого молодого человека. Он назвал их «Три возраста Иисуса», и сейчас эти статуэтки украшают гостиную бывшего губернатора штата.
