Сидя на краешке кожаного кресла, я думала о том, что события внезапно начали развиваться гораздо быстрее, чем я могла предположить. За окном начало августа, я должна готовиться к пересдаче проваленной летней сессии, но мои грандиозные учебные планы пошли коту под хвост. Впрочем, похоже, как и вся моя дальнейшая жизнь. Успешного успеха ожидаемо не случилось.
– Да, Кира? – голос мамы ворвался в мои приятно упаднические мысли.
Я вздрогнула, а затем на автомате кивнула, рассматривая тёмную блестящую столешницу.
В кабинете директрисы пахло полиролью для мебели и ложной заботой. Обстановка изо всех сил имитировала уют, но получалось это у неё из рук вон плохо. На подоконнике теснились мясистые растения в одинаковых белых кашпо, все листья были будто натёрты до противоестественного глянца. Пастельные стены украшали дипломы и грамоты с формулировками вроде «За вклад в ментальное здоровье нации» и «Лучший социально-реабилитационный центр года». За стеклом стеллажа, рядом с аккуратными стопками папок, стояла целая армия странных фарфоровых фигурок – пастушек, щенков, клоунов с неподвижными улыбками. Они словно наблюдали за происходящим застывшими глазами, дополняя общую атмосферу показного, натужного благополучия.
Сама директриса, Ольга Аркадьевна, была женщиной из той же оперы – отглаженная блузка, тщательно уложенная седая волна коротких волос, проницательный взгляд поверх стильных очков. Она сидела напротив нас, сложив руки домиком столе, и её улыбка была выверенным инструментом, отточенным на встревоженных родителях вроде моей мамы. От её взгляда мне было не по себе – она будто видела не меня, а мой диагноз, мою цену за пребывание здесь и потенциальные проблемы.
– Наше заведение создано для особенных молодых людей, – сказала директриса, и её голос будто обволок меня сахарной ватой. Липкой и неприятной. – Для тех, кто пока не нашел своего пути. Мы помогаем раскрыть потенциал.
Читай: для снежинок, которые оказались слишком хрупкими душевно. Вроде меня.
Я перевела взгляд за окно, на ухоженные дорожки и унылый садик с розами. Это было похоже на кадр из рекламы частной клиники. Только вместо счастливых пациентов – пара типов в одинаковых спортивных костюмах, топчущихся у главного входа. Наверное, в ожидании душеспасительной беседы. Или шоковой терапии.
– Какие способы наказания у вас тут приняты? – уточнила я, посмотрев на директрису. – Хочу понимать, где проходят границы.
– Кира! – зашипела мама, нервно заёрзав.
– О нет! – жестом прервала её Ольга Аркадьевна, внезапно оживившись. – Очень хороший, здравый вопрос! Вы, верно, начитались разного в интернете про подобные центры, так вот: у нас всё решается дисциплиной, режимом, трудотерапией и назначением лёгких препаратов при необходимости. Мы не тюрьма и не психиатрическая клиника в дурном смысле слова. Мы – учебно-реабилитационный центр. Наша задача – помочь молодым людям от восемнадцати до двадцати одного года найти себя, а не сломать. Кире восемнадцать, а значит, вы обратились как раз вовремя.
– Именно поэтому я и выбрала «Чистый Лист», – уверенно вставила мама. – Здесь комплексный подход. И безопасно.
– Совершенно верно, – кивнула директриса. – У нас закрытая территория, эффективная и интересная программа. Проживание в общежитии, раздельное, конечно. Распорядок дня, питание, активность – всё по расписанию, это структурирует вашу жизнь. Обязательные занятия – физкультура, лекции о выборе пути, групповая терапия. Активное участие в повседневной жизни центра. Это учит ответственности.
– А если… если не все хотят? – спросила я, глядя на свои руки.
– Мотивация – ключевой фактор, – парировала Ольга Аркадьевна, ни на секунду не теряя деловой оптимизм. – Но у нас есть и мягкие стимулы. Кому-то нужна просто передышка, кому-то – помощь в профориентации. Мы тестируем, определяем вектор, обязательно назначаем куратора, к которому всегда можно обратиться – обычно это соседка по комнате. Кто-то за три месяца на ноги встаёт, кто-то… задерживается подольше. До двадцати одного года – предельный срок нашего попечения. Дальше – взрослая жизнь, работа.
