Паровой сезон истёк. Смрадную дымку над пустошами развеяло. До зари Ильс поплёлся на котлован. Каждый день он стирал руки в кровь на добыче дэфры. Вот и сегодня каторжники понуро ковырялись вилами в трупном озере. Выуживали останки из ямы с биологическим компотом. Острыми шпателями счищали с тел наросшую за ночь гущу с радужным отливом. Фильтровали жирную субстанцию марлевыми полотнищами, а затем сливали в заплечные баллоны. Жижа фосфоресцировала в темноте, подсвечивая лица рабочих красноватыми бликами.
Ильс трудился вместе с другими пленниками. Многие были такими же эмигрантами с Земли, волею случая застрявшими на колониальной планетке под названием Тананда.
Изоляты, хозяева здешних мест, обычно подключались к рассвету. Они забирали у рабочих баллоны, добавляли в них эфирные масла, красители. Разливали желе по флаконам, придавая товарный вид.
Дэфру капали под язык, чтобы снять боль, а ещё – пили, чтобы покуражиться. Она довольно быстро вызывала привыкание. На ней сидели все изоляты, а втайне и многие городские. Но лишь некоторые умели извлечь из этого выгоду.
Хонем по прозвищу Мякиш, живший за кордоном пятый год, сколотил на дэфре целое состояние. Он держал под собой три окрестных котлована, где впахивали пленные из городских. Поставил надсмотрщиками младших братьев.
Каждый день к обеду он загружал партию разноцветной благоухающей дэфры в челнок и летел в город. И хотя её употребление у цивилов жестоко порицалось, к вечеру Мякиш всегда возвращался с выручкой. Он поднял на двойных стандартах горожан столько, что отгрохал себе коттедж у Северного котлована и даже установил на крыше флюгер. Диктовалось это скорее данью пафосу, чем необходимостью следить за ветрами.
«Другой берег почти не видать. Дэфра здесь нарастает быстро, а уж какая густая! За такую в любом цивильном городе заплатят не меньше сотни за литр!» – Ильс одёрнул себя, сознавая, что мыслит как изолят, хотя провёл с этими диковатыми ребятами всего пару месяцев.
Безотчётным движением он сбросил обмылок, потерявший человеческий вид, обратно в котлован. Тот с чмоканьем всосался в розоватый кисель из мяса и сукровицы. Ильс уже без отвращения заметил, как быстро привык к этой работе. Затравленно всмотрелся в горизонт.
Необъятная голова Чломмы отсюда, из пустошей, казалась вспухшим в рельефе пузырём. Впечатление это было обманчиво. Ильсу довелось пожить прямо под её боком, слышать её пульс и дыхание. Он помнил её величие и успел проникнуться любовью к этому феноменальному существу. В городах Чломму почитали как Высший Организм.
В этих же краях отношение к ней было совсем иное. Ни преклонения, ни пения мантр, ни ритуальных плясок в пустошах не практиковали. Изоляты просто брали от Организма дэфру. Чтобы смягчить боль приступов, в которых он же и был виновен. Чломмой здесь её почти не называли. А если слышали цивильное «Первоматерь», то и вовсе сплёвывали, закатывали глаза. Обходились жестами или говорили «ну, эта».
Когда солнце распалилось, и от озера трупов повалил пар, Ильс надел респиратор. Даром что сухой сезон, а к полудню Организм просыпается и дышит активнее. В такие часы из ртов-котлованов жутко воняет.
Ближе к обеду явилось двое конвоиров. Шеренга рабочих строем потопала в бараки. Ильс сделал круг почёта вокруг стоянки и оказался в своих «покоях». Кожаная палатка стояла на отшибе кочевого лагеря. Его содержали в особых условиях, полагая, что пленник с собственным челноком – персона важная. Его можно будет при случае обменять у городских на продукты цивилизации.
Первые дни в плену Ильс лежал в полузабытийном кровавом мареве – с двумя сломанными рёбрами и разбитой головой. В редкие моменты, когда он очухивался от горячечного бреда, к гамме ощущений добавлялась ещё и ломка. Тело тосковало по гелям, ставших привычными за полгода в столице. Гели заменяли ему воду, как и любому жителю большого города на Тананде. Но в пустошах презирали гели.
