Иван Иваныч глотнул воды из бутылочки и сказал ассистенту:
– Приглашай следующего.
В кабинет вошли трое детей. Старший мальчик вынул из-за пазухи и выложил на стол рыжего хомячка. Хомяк дышал неровно, глаза его были закрыты, по всем признакам бедолага был уже не жилец.
– Ну-с, дорогие мои, рассказывайте, что с вашим питомцем приключилось.
– Да вот, дяденька, Петька наш два дня не ест, а сегодня и не встаёт.
Иван Иваныч был весьма опытным врачом, что касалось болезней кошек и собак. Но – так уж сложилось – хомяков никогда в жизни не лечил, и что с ними делать, не имел представления. Но животное на приём принесли, делать что-то надо было. Хотя бы видимость. Впрочем, состояние хомяка задачу облегчало.
– Не ест? Так он, наверно, не хочет. Ну у вас бывает, что вы суп есть не хотите? А что ж, по-вашему, хомяк хуже? У него тоже свои желания есть, и уважать их надо всенепременно.
Дети подняли глаза на врача.
– А сколько лет Петру-то вашему?
– Да мы не помним, – сказала девочка, – то ли два годика, то ли три с половиной…
– Ну вот, пожалуйста, – солидный хомячий возраст, как не крути. Уже, знаете ли, имеет хомяк право что хочет делать, а чего не хочет – нет. А вы-то и возраст не помните, с днём рождения не поздравите никогда… Дома у вас где он живёт?
– В клетке.
– А клетка с колесом?
– Да.
– Вот! – назидательно поднял Иван Иваныч вверх палец. – Каждому существу, ежели с детства в клетке бегать приходится, когда-то это всё надоедает. И начинает оно протестовать. Не хочу, говорит, быть бегуном, хочу ощутить себя личностью! Иди-ка, Пётр сюда. Отчество-то у вашего Петра какое?
– Мы не знаем, – робким шёпотом ответил младший мальчик.
– Да-да! – Иван Иваныч с грозным выражением лица опять поднял палец и потряс им в воздухе. – Всё происходит от неуважения к животному! Как же не занемочь хомяку в летах, когда даже по отчеству его никто не уважит?! Ну-ка, иди сюда, Пётр Григорьич…
Врач положил хомяка на ладонь. Тот принялся судорожно подёргиваться. Иван Иваныч взял его правую лапку и аккуратно потряс.
– Ну вот, дорогой Пётр Григорьич, будь как дома. Я думаю, мы с тобой общий язык найдём, всё мне изложишь, что как есть, всю душу изольёшь.
Иван Иваныч свёл брови к переносице и поглядел на совсем оторопевших ребят.
– Ну вот что, дорогие мои. Петра Григорьича мы оставим у нас на психологическую реабилитацию, на недельку. Мы с ним разберёмся, придёт он в норму. А вы пока за это время подумайте о том, в чём виноваты перед Петром Григорьевичем. И что делать в будущем, чтобы достоинство уважаемого хомяка не страдало и всё не оборачивалось подобным образом. Понятно?
– Да, дяденька, – пролепетали ребята. И бочком, бочком, выскользнули из кабинета.
Иван Иваныч, поглядел на хомяка, вздохнул и положил обратно на стол.
– Доктор, – подал голос ассистент, – а что вы им говорить будете, если они через неделю таки придут?
– Эх, студент… Да уж я-то найду, что сказать. На то я и специалист со стажем!
И он снова глотнул воды из бутылочки.
– Ну всё, можете гулять полчасика.
– Спасибо, доктор!
Дверь за владелицей закрылась. Белоснежный пушистый кот, принесённый на кастрацию, смотрел сквозь решётку переноски с насторожённостью, близкой к тревожности, смутно понимая: ничего хорошего ждать в этом месте нельзя.
– Ну-с, – сказал Иван Иваныч, – приступим, пожалуй. Двушку.
Ассистент оторвал от ленты двухкубовый шприц. Иван Иваныч распаковал его, повернулся к инструментальному столику, пошарил глазами и замер.
– А где кетамин? – он повернулся к ассистенту. – Ты что, выписать забыл?
Игорь, выпускник этого года, подскочил к столику, попереставлял находившиеся на нём предметы и смущённо пожал плечами.
