Ее мать сняли с петли и
вытащили из клетки, завернув окоченевшие руки за голову. Босые
ноги задели миску с утренней похлебкой, и та опрокинулась на
пол.
Сара жила в тесной клетке почти
десять лет. Она была безумна. Мягкая и теплая в своем
безумии. Линнель приходила сюда с потаенным трепетом и
желанием приласкаться к шершавой коже рук. Сара гладила макушку
девочки, напевала песню на странном гортанном языке. Канцлер
говорил, что это не язык, что эти напевы и перекаты – всего лишь
горячечный бред. Линнель ненавидела его за это даже больше,
чем за то, что он посадил ее мать в клетку.
Вчера Сара сказала, что собирается
сделать это. Вчера Линнель только сжала ее сухую ладонь и позволила
себе расплакаться. Вчера она была слабой... Но сегодня Линнель
готова была принять наследие матери – то, что свело ее с ума.
Теперь она сама хотела залезть в голову канцлера и найти эту
опухоль, убивающую все вокруг.
Линнель закрывает глаза.
Ветер касается лица. Стелется рыбьей чешуей черепичная
крыша под босыми ногами. Три рывка, толчок и прыжок вниз.
Внутренности стягиваются. Тело, как будто картонка на крепких
нитках, падает, толкается ступнями о землю. Позвонок
оживает, сворачивается змеей в новом кувырке. Ноги переходят
на бег. И только после этого – голова, руки, ноги становятся единым
целым. Становятся скелетом Линнель, обросшим мясом и кожей. Она
бросается в стаю обезумевших от ярости собак.
Сорок три минуты назад Дори приказал
ей бежать через двор, от старых погребов. Бежать и не
останавливаться до тех, пор, пока не рухнет от усталости. Это его
задание было не правильным – Лин так видела. Поэтому вместо бега
она забралась на низкую крышу одного из погребов и валялась там,
пока ее не обнаружил учитель.
Он лишь прищурился и
лихо свистнул, просунув меж зубов два пальца – спустил собак. И Лин
пришлось подчиниться. Эти дикие псины всегда заставляют ее
следовать приказам.
Земля вскипает под ногами. Хрипы из
собственного горла страшнее и резче, чем гулкий переговаривающийся
лай за спиной. Лин сжимает челюсти, во рту появляется вкус
собственных зубов. Собаки обступают, дурея от погони и скорой
схватки. Лин виляет в сторону. В груди не осталось места, там
только огонь. Каждая мышца, каждый волосок – средоточие
пламени.
Впереди всегда запертый на висячий
замок гараж со старой техникой и всяким хламом. В стене есть
выступ в два пальца толщиной сразу над воротами. Если добраться,
если суметь зацепиться, то, возможно, сегодня обойдется без новых
шрамов. Лин ускоряется, хотя секунду назад ей казалось, что это не
возможно. Тело выпячивается колесом, как будто намеревается
опередить ноги. Кожа на ступнях стирается мелким камнем. Слезы
брызгают и растекаются по глазному яблоку мутной пленкой.
Горячее влажное дыхание клыкастого
зверя касается босых ног. Линнель взвывает и делает
последний быстрый рывок к спасительным воротам. С размаху врезается
в них одной ногой, намертво цепляется пальцами за каменный
выступ и подбрасывает себя вверх.
Перекатывается по жесткому
металлу крыши и наконец, замирает на месте. С минуту в ушах
стоит звон, а после медленно затихает, возвращая ей звуки и
ощущения собственных мышц. Кожа на спине и локтях подобно
нежной шкурке какого-нибудь фрукта содрана от быстрых движений.
Опершись о трясущиеся руки, Лин поднимается на четвереньки. С
кончика носа стекают слезы и пот. Лин трясет головой,
стряхивая влагу с лица совсем как псины, что отчаянно, с обидой
облаивают старую постройку. На секунду появляется непосильное
желание пристрелить бешеных созданий. Но ей не позволят. И
Дори, наверное, расстроится. Поэтому она кривится и с трудом
вытаскивает из кармана маленький приемник.
