– Елена –
– Дядя, ты чудовище?
Вопрос пятилетней девочки полетел мимо меня за столик
позади.
С замершим сердцем оборачиваюсь посмотреть на того, кого моя
дочь окрестила чудовищем. За соседним столиком нашего любимого кафе
обедает жареным стейком и салатом мужчина лет тридцати. Сидит ко
мне боком, поэтому виден только его профиль.
Волосы черные, аккуратно уложенные, темные густые брови,
красивая линия губ, нос прямой. Деловой костюм темно–синего цвета,
голубая рубашка, расстегнутая сверху на две пуговицы, стильные часы
на руках.
Довольно–таки симпатичный. Раньше я его здесь не видела.
Интересно, почему чудовище?
Мужчина поперхнулся, закашлял в кулак. Дочь тут же спрыгнула со
стульчика, подбежала к незнакомцу и заботливо похлопала его по
спине, участливо заглядывая в глаза. Вряд ли ее легкие шлепки
помогли ему, но кашлять он перестал. Покряхтел еще немного, смахнул
что-то с ресниц, а потом уставился на Маринку мокрыми от кашля
глазами. Ресницы у него красивые – густые, темно–коричневые.
Шоколадные, как назвала бы их цвет моя дочь.
– Почему это я чудовище? – спросил он ее красивым мягким
баритоном.
– Ты на себя в зеркало смотрел? – дочь уперла руки в боки:
допрос с пристрастием только начался. Держись, мужик.
– Кхм, смотрел.
– Страшно было?
Мужчина поднес ко рту кулак, снова кашляя, пряча тем самым смех.
Только грудь начала ходуном ходить от с трудом сдерживаемых
приступов хохота.
Прокашлявшись просмеявшись, он повернул в мою сторону
удивленные глаза с немым вопросом в них – откуда такое чудо–чадо
взялось?
Так вот почему дочь задала тот провокационный вопрос – скрытая
от меня половина лица мужчины испещрена глубокими шрамами. Они еще
не побелели от времени, а потому пугают багровыми бороздами,
неконтролируемо бестактно притягивая все внимание на себя.
Маринка моя заметила эти жуткие шрамы и, нисколько не стесняясь,
спросила мужчину в лоб:
– Дядя, ты чудовище?
А теперь он смотрит на меня примерно с таким же текстом в глазах
и ждет ответа.
Я, смутившись и густо покраснев от стыда за Маринку, пожимаю
плечами. С моей дочерью бесполезно разговаривать о тактичности.
Проще не мешать, чем отвечать на миллиарды вопросов почему нельзя
задавать людям провокационные, местами ранящие их вопросы. А
Маринкины вопросы в данный момент могли ударить по больному –
все-таки шрамы жуткие и вряд ли этот мужчина чувствует себя
комфортно, нося их на себе. Может, он не приступы хохота прятал в
кулак, а плача?
Шрамы действительно портят лицо нашего соседа. Пугают. В первое
мгновение хочется убежать от него и забыть. Я думаю, этот мужчина и
сам знает, какой производит эффект на окружающих, когда посещает
людные места. Обедает вон стейком и салатом, игнорируя косые
взгляды и шепотки других посетителей. Привык, наверное. С другой
стороны, не сидеть же дома один на один со своим отражением, чтобы
не травмировать чужую психику?
– Мариночка, у тебя мороженое тает.
Я всеми силами стараюсь спасти свою репутацию образцовой матери,
репутацию моей непоседы и возможное несварение постороннего
человека, который попал под обстрел каверзными вопросами белокурой
малявки. Еще и в кафе как назло полно народу - время
обеденное, все столики заняты. И мне кажется (надеюсь, только
кажется), что все посетители снизили голоса на несколько тонов –
подслушивают разговор Марины и этого странного мужчины.
– А мороженое твое любимое – клубничное и фисташковое, –
использую последний шанс призвать дочь к благоразумию. – Скоро
нагреется.
Даже перспектива есть не мороженое, а теплую пенку от него не
вернула мне Марину.
– Так что, страшно? – не отстает настырная девочка от
мужчины.
– Немного страшно. А что? – с растущим интересом разглядывает он
мою кнопку с двумя пшеничными косичками и в джинсовом сарафанчике.
Голову склонил набок и ждет очередные перлы от моей дочери.
