ЧУЖАЯ ЖЕНЩИНА
Ульяна Соболева
АННОТАЦИЯ:
Пока значение слова «любовь»
понимаешь в общепринятом, потасканном смысле, и оно еще не стало
смертельным диагнозом, ты, в принципе, вполне нормальный и даже
счастливый человек. И рядом с обычной любовью злорадно скалится
«никогда». Слово-насмешка, слово-издевательство оно-то точно знает,
что ты обязательно об него споткнешься и разобьешься, падая с
высоты в самую бездну.
Смотри же и глазам своим не верь,
На небе затаился черный зверь.
В глазах его я чувствую беду.
Не знал и не узнаю никогда,
Зачем ему нужна твоя душа,
Она гореть не сможет и в аду.
(с) Агата Кристи «Черная луна»
ГЛАВА 1. Олег
У предательства довольно своеобразный
вкус…вкус битого стекла на зубах. Бывает, челюсти сжимаются, а во
рту скрипит, хрустит, язык режет и хочется прочистить горло. Там
как ком из лезвий застрял, и никак не проглотить, и не выплюнуть
даже спустя время. Но я все же сплюнул и сунул руки в карманы
короткого черного пальто, предварительно подняв воротник повыше.
Холодно. До костей пробирает. Все из-за ветра проклятого и мелкого
дождя, отвратительного, колючего, моросящего уже который день.
Вроде бы сентябрь, а кажется, что конец октября, настолько резко
похолодало. Редкие прохожие снуют по тротуару, старательно
перешагивая через лужи, раскрывая зонты, когда дождь усиливается.
Унылая опостылевшая серость, какая-то обреченность, плывущая по
водостокам опавшими листьями цвета мертвого солнца и тонущая в
водоворотах человеческого океана без надежды на спасение. Как и я в
мареве оцепенения. Под вечным наркозом. Иду куда-то в поисках
чего-то. Зачем? И сам не знаю. Бессмысленность властвует в моей
жизни, как инфантильная старая царица в серых, унылых одеяниях, и
теперь она со мной последнюю партию в шахматы доигрывает. А вдруг
продует, дряхлая, и просвет какой-то заблестит в моем мраке. Где-то
в висках ослабевшим набатом пульсирует слово «надо». У меня так
всегда – через «не хочу» и «не могу», гранитное «надо». И плевать
на все остальное. Поднял голову, машинально загладил пятерней
влажные волосы назад и, посмотрев на стильную вывеску заведения,
ухмыльнулся, бросая окурок в лужу щелчком пальцев. Как символично,
вашу мать – «Опиум», могли б и «Героином» назвать, вряд ли это было
бы преувеличением. Всего лишь месяц назад бывший опер Громов пришел
бы сюда совсем по другому поводу и снес бы эту дверь к херам
собачьим со словами «всем мордой в пол, руки за голову», устроил бы
обыск под визг полуголых шлюх, цокающих на разноцветных «ходулях»
по сцене, и под вопли обдолбанных мажорчиков, нервно пытающихся
выудить смартфоны и набрать предков-толстосумов, которые спонсируют
своих чад, наверное, чтобы они закинулись очередной дозой и, не дай
Бог, не учились и не вкалывали. А сейчас я сам пришел сюда
работать. Если возьмут, конечно. И, черт меня раздери, надо, чтоб
взяли, иначе и этот раунд я суке-бессмыслице проиграю, а
проигрывать осточертело настолько, что уже хотелось башкой о стены
биться.
Всего лишь два дня назад вошел в
«Опиум» впервые, а кажется, это было где-то в прошлой жизни, и я
вижу сам себя, толкающего дубовую дверь с безвкусным львом на
железной круглой ручке, и оказываюсь в прохладном помещении с
ядовитым флуоресцентным освещением. Кислотным фоном играет
совершенно бездарная электронная музыка, которую музыкой можно было
назвать, только если никогда в жизни таковой не слышал. Но мне было
плевать и на музыку, и на освещение. Особенно в тот день. Если меня
не возьмут на работу, то встречи с детьми не светят, и тогда серая
тварь обретет чудовищные размеры и вынесет мне смертный
приговор.
Даже не оглядываясь по сторонам, я
пошел к барной стойке. Мент во мне уже отсканировал помещение и
запомнил малейшие детали интерьера. Нужно было выпить. Немедленно.
Хотя бы глоток. Тело слегка знобило от начинающегося абстинентного
синдрома, и я смахнул едва выступившие капли пота со лба. Всего
лишь глоток…маленький глоточек, и сразу полегчало бы, и даже
уверенность в себе появилась бы. А так трясло и свалить хотелось к
дьяволу. Не привык я на работу проситься и задницу кому-то лизать.
Привык сам, своими силами. А на поклон к бывшему урке, у которого с
начальником Громова, подполковником Ермолаевым старая дружба
имелась, идти не хотел, но выбора особо не было. Жизнь – она такая
непредсказуемая сволочь, что, как говорится, «от тюрьмы и от
сумы».
