Священник

СВЯЩЕННИК

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Девочка

Я влюбилась в них обоих…в дьявольски красивого католического священника, который никогда не сможет быть со мной, которого я никогда не смогу любить открыто и в странника в капюшоне, чье лицо никогда не видела. Я прошу его уйти и не преследовать меня, но он появляется снова и снова…Подбирается все ближе и ближе. И иногда мне до боли хочется, чтобы он дотронулся до меня…пусть даже лезвием ножа, которое сверкает в его руке.

Странник

Я никогда никого не любил. Женщины ни черта для меня не значили пока я не увидел ее. И обезумел. Меня сорвало в бездну. Я стал способен на то, чего раньше никогда бы не сделал. Забрать ее любовь силой, отнять, выдрать, заставить полюбить меня и плевать на весь мир. Я никогда ее не отпущу! Она МОЯ!

Но есть одна проклятая проблема – я надел на себя сутану и, если я ее сниму, меня разоблачат и убьют.

Я родился в больнице имени «Христа Спасителя» у тридцатилетней проститутки Мерседес Лучиано, которая рожала раз в год и ее дети постоянно умирали при родах, возможно потому что она пила и курила всякую дрянь в немереных количествах. Я выжил. Каким чудом не знаю. Наверное, потому что маман Надин владелица публичного дома кормила меня козьим молоком. Тогда мать работала на нее и, пожалуй, это были самые лучшие ее времена, как и мои.

С четырех лет я воровал. В основном в церкви. Мать водила меня на службу и пока она делала вид, что молится я обчищал карманы прихожан. Меня этому обучил ее любовник. И не только этому…Мы вместе обворовывали квартиры. Я залезал в форточки, открывал ему двери, и он уносил, все что мог унести. Потом его или посадили или пристрелили. Я не помню, а мать никогда не рассказывала. Мне было по фиг. Он мне не нравился. Мне не нравился никто из ее ебарей. Мог бы – я бы всем им выпустил кишки.

После дела Мерседес устраивала праздник. Напивалась с дружками, а я, получив пару тумаков, голодный ложился спать. И я все-таки любил ее. Потому что ребенок не понимает, что такое плохая мать. Для него мать всегда святая и самая лучшая. Всегда живет надежда, что однажды будет иначе, что однажды она бросит пить, начнет жить как все. Да, я просто любил ее. Надин выгнала Мерседес из борделя, когда мне было семь. Мать беспробудно пила и клиенты отказывались ее трахать. Да и у кого встанет на скелет, с обвисшей грудью и мешками под глазами, да еще и воняющего перегаром и потом. Мать не особо любила мыться и смотреть за собой. Выгнали ее не только за это…мать проворовалась. Обчистила сейф самой Надин и спустила деньги на водку.

Тогда мы и оказались на улице. Какое-то время жили по подворотням, потом она нашла себе собутыльника, и мы поселились в его коморке на последнем этаже трехэтажного старого дома в самом центре города.

Я ему на хер был не нужен и меня отправили в приют для мальчиков при католическом монастыре. Иногда в моменты просветления мать приходила меня проведать. С парой печенюшек или куском черствого хлеба, иногда с конфетой. Она плакала, говорила, что любит меня и что скоро заберет. Мы оба знали, что это ложь. Но я всегда ждал ее прихода…С тоской смотрел как все сильнее она опускается. Как меняется ее лицо, какой худой она становится и страшной. На багровые кровоподтеки на ее шее, лице. Когда-нибудь я найду ее сожителя и оторву ему руки.

Я бы хотел ее спасти, я мечтал увезти ее куда-нибудь подальше, мечтал вылечить. Но я прекрасно понимал, что мне, четырнадцатилетнему пацану из приюта ни хрена не светит. Она надеялась, что я стану священником и замолю ее грехи перед Богом. Я же понимал, что далек от этого, хотя и знал молитвы и псалмы наизусть.

Мать перестала приходить, когда мне было пятнадцать. Я прождал ее полгода, потом сбежал из приюта вместе с Начо. Моим другом. Низкорослым сицилийцем с коренастым телом, тяжелым подбородком и не менее тяжелыми кулаками и при этом прекрасным оперным голосом, которым он пел псалмы.