[1]
Кажется, был только один случай, когда мне действительно удалось раскрыть преступление на глазах у моего почти легендарного друга, мистера Шерлока Холмса. Я говорю кажется, поскольку память моя изрядно поизносилась на девятом десятке. Теперь же, на подходе к столетнему юбилею, она стала совсем никудышной. Прошлое словно затянуто туманом. И возможно, то был совсем другой случай, но даже если и так, деталей я не помню.
Однако сомневаюсь, что когда-нибудь вообще забуду это дело, как бы ни мешались и ни путались в голове мысли и воспоминания. И считаю, что вполне способен записать все, что произошло, прежде чем Господь Бог навсегда отберет у меня ручку. История эта никоим образом не сможет унизить Шерлока Холмса, поскольку, Господь свидетель, он уже лет сорок находится в могиле. Словом, достаточно, как мне кажется, долго, и пришло время познакомить читателя с событиями тех лет. Даже Лейстрейд, время от времени использовавший Холмса, однако никогда особенно не любивший его, хранил все эти годы полное молчание и ни словом не упоминал о лорде Халле. Что, впрочем, и понятно, учитывая некоторые обстоятельства. Но даже будь эти самые обстоятельства другими, все равно сомневаюсь, чтоб он заговорил. Они с Холмсом вечно измывались друг над другом. И еще мне кажется, в сердце Холмса жила неизбывная ненависть к этому полицейскому (хотя сам он никогда бы не признался в столь низменном чувстве). Тем не менее Лейстрейд по-своему очень уважал моего друга.
День выдался страшно сырой и ветреный, и часы только что пробили половину второго. Холмс сидел у окна, держал в руках скрипку, но не играл, молча смотрел на дождь. Бывали моменты, особенно после нескольких дней, прошедших «под знаком» кокаина, когда Холмс вдруг становился страшно угрюм. А уж если небо упрямо оставалось серым на протяжении недели и даже больше, угрюмству этому, казалось, не было предела. Вот и сегодня он был явно разочарован погодой, поскольку накануне ночью поднялся сильный ветер, и он со всей уверенностью предсказывал, что небо расчистится самое позднее к десяти утра. Однако вместо этого в воздухе сгустился туман, и ко времени, когда я поднялся с постели, лил проливной дождь. И если вы думаете, что что-то могло подействовать на Холмса более угнетающе, чем такой долгий и сильный дождь, то ошибаетесь.
Внезапно он выпрямился в кресле, тронул ногтем струну и иронически улыбнулся. «Ватсон! Вот это зрелище! Самая мокрая ищейка, которую мне только доводилось видеть!».
То, разумеется, был Лейстрейд, разместившийся на заднем сиденье шарабана с открытым верхом. Струи воды сбегали со лба, заливая глубоко посаженные, хитрые и пронзительные глазки. Он выскочил, не дожидаясь пока шарабан остановится, швырнул извозчику монету и затрусил к дому под номером 221В, что по Бейкер-стрит. Он так торопился, что мне на миг показалось – этот маленький человечек пробьет нашу дверь своим телом, точно тараном.
Я слышал, как миссис Хадсон упрекала его за неподобающий вид, говорила, что с него льет ручьем, и как это может отразиться на коврах внизу и наверху тоже; и тогда Холмс подскочил к двери и крикнул вниз:
– Впустите его, миссис X.! Я подстелю ему под ноги газету, если он надолго. Но мне почему-то кажется, да, почему-то я твердо уверен…
И Лейстрейд начал шустро подниматься по ступеням, оставив внизу брюзжащую миссис Хадсон. Лицо его раскраснелось, глаза горели, а зубы – сильно пожелтевшие от табака – скалились в волчьей улыбке.
– Инспектор Лейстрейд! – радостно воскликнул Холмс. – Что привело вас ко мне в такую…
Фраза осталась неоконченной. Задыхаясь от быстрого подъема по лестнице, Лейстрейд заявил:
– Слышал, как цыгане говорят, будто желаниями нашими управляет дьявол. И вот теперь почти убедился в этом. Идемте скорее, дело того стоит, Холмс. Труп еще совсем свеженький и все подозреваемые налицо.
