Тазу капризничал, потому что ему было три года. Когда пройдет день рожденья мира – а это будет завтра, – ему исполнится четыре, а это не возраст для капризов.
Он визжал, и пищал, и задыхался до синевы, и падал наземь замертво, но когда Хагхаг переступила через него, как через пустое место, все же попытался укусить ее за ногу.
– Это не человек, – заметила Хагхаг, – это зверушка или младенец. – Она покосилась в мою сторону: – Можно ли обратиться? – Я глянула в ответ – мол, да. – Что скажет Дщерь Божия – это младенец или зверушка?
– Зверушка, – ответила я. – Кусаются звери, а младенцы только сосут.
Все служанки расхохотались, кроме новой варварки, Руавей, которая никогда не улыбалась.
– Верно, права Дщерь Божия, – отозвалась Хагхаг. – Может, кто выбросит зверушку за ворота? В святые места нет зверям ходу.
– Я не звеюшка! – завизжал Тазу, вскочив – кулачки сжаты, глазенки сверкают, как рубины. – Я Сын Божий!
– Посмотрим. – Хагхаг с сомнением оглядела его. – Теперь это уже не так похоже на зверушку. Что скажете – может это быть Сын Божий? – обратилась она к святым, и все согласно поклонились, кроме дикарки, конечно, – та только молча пялилась.
– Я, я! Я Сын Божий! – крикнул Тазу. – Не дета! Айзи дета!
Он расплакался и побежал ко мне, а я обняла его и расплакалась тоже, за компанию. И мы плакали, пока Хагхаг не посадила нас на колени и не напомнила, что плакать некогда, потому что сюда идет Богиня-мать. Мы перестали плакать, служанки утерли нам слезы и сопли и расчесали волосы, а Госпожа Облака принесла наши золотые шапки, чтобы мы могли узреть Богиню-мать.
С той пришли ее мать, сама бывшая когда-то Богиней-матерью, и дурачок принес младенца Арзи на подушке. Дурачок тоже был Сыном Божиим. Всего нас было семеро – Омимо, ему в тот год было четырнадцать, и он уже отправился служить в войско, потом дурачок без имени, двенадцати лет, большеголовый и узкоглазый, он любил играть с Тазу и малышом, потом Гоиз и еще Гоиз – их так звали, потому что они умерли и ушли в Дом Праха, чтобы питаться там подношениями, – потом мы с Тазу, нам предстояло пожениться и стать Богом, и последний – Бабам Арзи. Но я была самая важная, потому что единственная Божия Дочка.
– Если Тазу умрет, я еще могу выйти замуж за Арзи, – говорила Хагхаг, – а вот если умру я, все станет очень плохо и сложно. Тогда все сделают вид, что дочка Госпожи Облака, Госпожа Сладость, и есть Дщерь Божия, и ее женят на Тазу, но мир-то будет знать разницу. – Вот поэтому мама приветила меня первой, а Тазу – потом. Мы пали на колени и, сжав руки, коснулись большими пальцами лба. Потом встали, и Богиня-мать спросила меня, чему я научилась за день.
Я пересказала, какие слова выучилась читать и писать.
– Очень хорошо, – похвалила меня Богиня-мать. – А о чем ты желаешь попросить, дочка?
– Мне не о чем просить, госпожа моя мать, благодарю, – ответила я и только потом вспомнила, что у меня же был вопрос, но было уже поздно.
– А ты, Тазу? Чему ты научился сегодня?
– Я хотел укусить Хагхаг.
– И чему ты научился – это хорошо или плохо?
– Плохо, – ответил Тазу, а сам улыбнулся, и Богиня-мать – вместе с ним, а Хагхаг рассмеялась.
– А о чем ты желаешь попросить, сынок?
– Можно мне другую служанку в умывальню, а то Киг очень больно мне голову моет!
– Если к тебе придет другая служанка, что станет с Киг?
– Уйдет!
– Это ее дом. Что, если ты попросишь Киг понежнее мыть тебе голову?
Тазу понурился, но Богиня-мать настояла:
– Попроси ее, сынок.
Тазу что-то пробурчал Киг, а та пала на колени и коснулась лба большими пальцами, но все – с улыбкой. Я позавидовала тому, какая она храбрая, и шепнула Хагхаг:
– Если я забыла, о чем хотела спросить, можно спросить сейчас?
