Как завиден удел твой, пастух.
Ты встаешь, когда солнце встает,
Гонишь кроткое стадо на луг,
И свирель твоя славу поет.
Зов ягнят, матерей их ответ
Летним утром ласкают твой слух.
Стадо знает: опасности нет,
Ибо с ним его чуткий пастух.
(Уильям Блейк «Пастух»)
Серёжа Левченко вот уже сутки стонал от нестерпимой боли, пытаясь сдержать так и норовивший вырваться из глотки а крик. Обездвиженный, он лежал на самодельных носилках в давно заброшенной квартире, мебель которой покрылась толстым слоем пыли и грязи. Тело охватил очередной приступ агонии. Боль ощущалась так словно внутренности медленно заливали расплавленным железом. Он сжал кулаки и прикусил нижнюю губу до крови, борясь из последних сил с болью.
Губами он почувствовал прикосновение вспотевшей и пахнувшей едким металлом ладони, грубо прижавшей ему рот. Сквозь влажную пелену, застывшей в глазах, он различил очертания капитана Юдичева, чьи серые глаза покосились в его сторону, злобно блеснув в свете ваттбраслета.
– Только пискни, – пригрозил он Серёже и, не убирая ладони, а только сильнее ее сжав, выглянул в окно, за котором виднелся фасад кирпичного здания.
Серёжа чувствовал, как ему становилось трудно дышать.
– Не видно его? – раздался тихий шепот начальницы, сидевшей напротив.
Юдичев промолчал, лишь едва заметно фыркнув. Только побыв наедине с капитаном некоторое время и узнав его получше можно было распознать в этом фырканье пренебрежительное «нет».
– Сваливать нам нужно, подобру-поздорову, – прошептал он мельком взглянув на спутницу. – Еще немного и эти твари нас найдут. Кто знает, может они уже добрались до нашего канадского друга и ждать его нет никакого смысла.
– Не думаю. Он лучший…
– Да-да, лучший собиратель на всей чертовой Ледышке, – с раздражением закончил за нее капитан. – Те твои ребята, которых эти твари переваривают прямо сейчас, слышали это не единожды.
– Ты прекрасно знаешь, что он ничего не мог сделать… – с едва слышной неуверенностью проговорила она.
– Ну разумеется, – бросил Юдичев, явно не желая продолжать беседу и стал внимательно осматривать улицу, заваленную осколками бетона, автомобилями и военной техники, покрытой тонкой пеленой снега.
– Рука, – вновь подала голос начальница. – Ты его так придушишь.
Капитан даже бровью не повел, продолжая всматриваться в окно.
– Юдичев! – чуть громче произнесла начальница и сделала шаг вперед.
– Чего?
Взглядом она указала на Левченко.
Юдичев с неохотой убрал обслюнявленную ладонь и протер ее о штанину.
Послышался хриплый вздох. Серёжа пытался восполнить недостаток кислорода.
– Ты… Ты… – превозмогая боль и подступившую к горлу злобу, произнес он.
– Тихо! – шикнул капитан и приложился глазом к оптики винтовки.
Мария Зотова вышла на свет, вынула из кобуры пистолет и настороженно взглянула в сторону капитана.
– Они? – прошептала она с легкой дрожью в голосе.
Капитан резко поднял кулак, велев заткнуться. Это означало только одно – мерзляк рядом, а может и несколько.
Сначала в сетку прицела попал упавший со стены кирпич со здания напротив. С грохотом он упал на металлическую крышу разбитого автомобиля, расколовшись надвое. Вернув прицел в изначальное положение, на месте отколовшегося со стены кирпича Юдичев увидел длинную конечность, заставившую упасть еще несколько кирпичей.
Капитан быстро спрятался под подоконник и прижался к стене. Их взгляды с Марией встретились и оба они, теперь уже наученные горьким опытом, затихли, боясь даже вздохнуть.
Однако Сережа Левченко больше не мог молчать. Боль стала настолько невыносимой, что держать ее в себе больше не было сил. Бог свидетель – он терпел целые сутки и держал язык за зубами с той самой минуты, как упал с третьего этажа, неудачно приземлившись на спину и потеряв способность ходить. Он терпел до последнего, но именно в это мгновение его терпение лопнуло.
