Сумерки плавно перетекли в холодную, промозглую осеннюю ночь. По городку янтарной россыпью светились окна, за которыми кипела жизнь. Смех и разговоры смешивались с тихим гулом телевизоров. Кто-то испещрял бумагу словами и числами, а где-то две мятежные души пытались найти связующую нить, крича друг на друга что есть силы. Жизнь после заката становилась тайной. На улицах, прорезаемых светом фар, мелькали фигуры прохожих: кто-то бежал домой, кто-то шёл на ночную смену, а кто-то – искал приключения в бурных реках неона. Дождь портил настроение теплолюбивым, но ценители осени находили в сырости особый уют и тихую меланхолию.
Дальше от центра, на окраине, стояли старые коттеджи, построенные еще во времена мнимого равноправия. Широкие улицы пригорода были пустынны. Безжизненные окна; здесь не было ни смеха молодёжи, ни ярких вывесок. Свет фонарей таял в густом тумане, словно в разбавленных сливках. Прогуливаясь по одной из таких улиц, можно было заметить, как фонари гасли один за другим, с пугающей быстротой. Гасли, словно гирлянда, до последнего огонька, который оказался возле последнего дома, где на втором этаже мерцала маленькая настольная лампа.
В этой комнате жил десятилетний Остин. Маленький огонёк лампы был его единственным спасением, защитой от кошмаров, превращавших ночи в бесконечную цепь ужасов. Сны стали пытками, от которых он просыпался испуганным и уставшим. Под толстым одеялом, спрятавшись от всего мира, мальчик лежал в кровати, ожидая последнего ритуала. Он смотрел вверх на потолок, раскрашенный флуоресцентными красками в виде звёздного неба. Яркие точки, переливаясь светло-оранжевыми оттенками, создавали иллюзию бесконечности, наполняя комнату волшебным светом. Но даже это не могло полностью избавить от чувства тревоги. Остин ждал маму – единственного человека, способного избавить его от кошмара, точнее, вовремя разбудить. Без неё он чувствовал себя совершенно беззащитным. Он не просто боялся темноты – он чувствовал физическую скованность, когда огонёк лампы гас. Тогда Остин превращался в кусочек льда, ожидая внутреннего ужаса после закрытия глаз. В эти минуты каждый звук казался ему уже не реальным, а потусторонним, за гранью мира. Только свет лампы и материнская рука, пытающаяся вырвать его из оков кошмара, спасали.
Дверь приоткрылась бесшумно, и мама, ступая по мягкому ковру, приблизилась к кровати. Нежная рука ласково провела по его волосам, лёгкое прикосновение ко лбу.
– Всё ещё горячий, – прошептала она.
– Мне лучше, мам, – ответил Остин, касаясь её ладони.
– Хорошо, если так. – Усталость проступала на ее лице ранними морщинами, но она улыбалась. – Пора спать. Завтра придёт доктор, и нам нужно выглядеть здоровыми, иначе опять отправят в белую палату, где всегда выключают свет.
– Но там так страшно… и скучно! – протестовал Остин.
– Тише, крольчонок, я обещаю, больше мы туда не попадём. Будем есть витамины. – Мама, засунув руки под его пижаму, прижалась к нему. – И станем сильными и здоровыми! – Она принялась его щекотать, и смех Остина, свободный и звонкий, рассеял всякую печаль. – А теперь спокойной ночи. Если почувствуешь себя плохо, сразу беги ко мне.
– Я знаю. Ты говоришь об этом каждый день.
– Хорошо. Я люблю тебя.
Она поцеловала его в лоб и тихонько отошла к двери.
– Если снятся кошмары…
– …ищи свет, – закончил Остин их ежевечерний ритуал.
Дверь тихонько закрылась.
Остин зевнул, чувствуя приближение кошмара. Он позабыл, что такое добрый сон. Глаза слипались, и тьма понемногу поглощала его.
Внезапно быстрые, короткие шаги застучали по лестнице, будто бежал мелкий зверёк. Дверь бесшумно приоткрылась. Тусклый свет лампы выхватил из мрака силуэт крохотного существа – не больше кошки, которых в доме вовсе не было. Остин тут же очнулся от дремоты. Дверь была закрыта, но ему показалось, что кто-то только что открывал ее. В полумраке он услышал шорох, доносящийся из-за книжного шкафа.
