Уна сделала шаг по засыпанной снегом дорожке, и вдруг насторожилась – странный звук. Что угодно, но только не этот звук! Хотя… почему бы и нет? Послали за помощью, ребенок заблудился, устал, замерз – вот и плачет. Тогда надо его найти! Ведь пропадет! Мороз-то к ночи крепчает. Уна тепло одета, но неприкрытый нос и румяные от мороза щеки пощипывает.
В лесу уже почти темно – сумерки. Так-то можно было бы и не ходить за водой, половина кадки в наличии, да если что и снегом набить деревянные бадьи, но сегодня последний день седмицы, неплохо было бы и помыться. Хотя бы помыть голову. Уна коротко стрижется, как и положено простолюдинкам (самое большее – до плеч), но и короткие волосы требуют мытья, иначе так можно и насекомых развести. Брр… Да и постирать бы неплохо. В общем – с десяток походов к заранее расчищенной проруби.
Темноты Уна не боялась. Она уже привыкла жить в одиночестве, да и вообще никогда не была слишком уж мнительной, а кроме того, у нее есть ее Кахир, и ее Голос. Кахир – пес, холка которого приходилась Уне почти по грудь. Уна великим ростом не отличалась, а вот Кахир – совсем наоборот. Помесь северного волка и северного волкодава, он был слишком крупным для таких помесей, обычно не отличающихся массивным сложением. Кахир весил как взрослый крепкий мужчина, и скорее всего, был сильнее любого из обычных мужчин. Псу было уже семь лет – совсем взрослый, можно даже сказать на склоне собачьих лет – но на его силе и выносливости это пока никак не сказалось. Он исправно загонял добычу и частенько приходил в избушку, облизывая окровавленные лапы и морду. Когда Кахир был молодым, он приносил часть добычи Уне – половинку косули, задушенного зайца, пойманную тетерку без головы (ему почему-то нравились птичьи головы), но Уна не ела принесенной ей дичины. Она вообще не ела мяса. Не могла. Просто не могла, и все тут – не по вере, не по убеждениям. Ей просто было жаль животных. Они не заслужили того, чтобы она их убивала и ела. Кахир – другое дело. Он ведь зверь, а зверь должен есть мясо. Уна всегда терпимо относилась к слабостям окружающих ее живых существ, в том числе и слабостям людей. Что поделаешь, если они такие…
Голос проснулся в Уне еще во младенчестве, когда она, лежа на шелковых пеленках требовала материнского молока – кормилица тогда даже потеряла сознание от испуга. Голос не все могут переносить спокойно. Боятся люди. И не люди – тоже. Никакое зверье не сможет ничего сделать Певице, звери попросту разбегутся, повинуясь волнам вибрирующего, чарующего голоса.
Кахир глухо зарычал и рысью помчался вперед – туда, откуда предположительно и послышался детский плач. Вернее – стон, и тихое-претихое хныканье. Уна прибавила шаг, почти перейдя на бег, и скоро вышла на тропу, по которой она добиралась до лесной дороги. По этой дороге зимой возят срубленный на болоте лес. Летом там делать нечего – только комаров кормить – а вот зимой, когда болото подмерзает, через болото сразу тянутся самые смелые и жадные из лесорубов. Смелые – потому что болото вроде как замерзает, но… бывает так, что и не совсем. И тогда велик шанс угодить в липкие объятья трясины, их которой нет и не может быть спасения. А жадные потому, что порубка летом за болотом стоит очень дешево в сравнении с порубкой в тех местах, которые гораздо более доступны. Имперские чиновники четко определяют степенно доступности леса и в соответствии с этих устанавливают цену на порубочную лицензию. Уна уже много лет общается с лесорубами, так что порубочное дело для нее совсем даже не откровение.
До дороги всего шагов двести, и эти двести шагов Уна постоянно чистит от снега широкой деревянной лопатой. Во-первых, чтобы людям легче было к ней добраться. Люди – ее заработок, ее еда.
