– Тебя убьют за это! – всплеснула руками мама, и ее дреды взвились в воздухе, словно шершавые змеи. – Лисса! Лиссандра!
Вот и пусть зарежут! Лучше свои. Пока я еще свободна…
Я зыркнула на маму и промолчала. Совесть, конечно, колола. Но не столько хотелось обмыться перед тем, как отец продаст меня чужакам, сколько показать, что мне тоже на них плевать. Как и им на меня… Иначе я бы не потащила ведро с горячей водой сюда.
Мама бежала за мной по коридорам и бормотала:
– Столько воды, Лисса, опомнись!
Стиснув зубы, я добралась до нашей секции. Мама проскользнула вперед, продолжая увещевать полушепотом. Обернувшись, я заметила в том конце коридора отца и воинов, которые обычно возят дань.
Ага, готовы уже… Ну, придется подождать.
Отец что-то крикнул. Я не расслышала, как обычно, но задрав подбородок, выдавила из себя улыбку. Назло. Захлопнула дверь, небрежно щелкнула замком. Сквозь пыльный пластик увидела гневные рожи и копья в руках воинов. От страха у меня душа перевернулась, но я упрямая. И потом… в неволе мне все равно не жить. Не такая я. За семнадцать лет подчиняться не научилась, и учиться не стану.
Я взглянула на воду и облизнула пересохшие губы. Еле сдержалась, чтобы не отпить снова. Нет уж, пусть до краев будет, чтобы все видели! Перед тем, как стать чужой вещью, побуду самой богатой девушкой клана. Кто еще из наших сможет вылить на себя целое ведро? Никто, даже жена управа. Потому что в засуху у нас вода – большая ценность. Норма: каждому по три кружки в день. Хочешь пей, хочешь купайся. Летом источник пересыхает, а озеро, в котором воды хоть залейся, проклятые глоссы охраняют свирепо. Оно и понятно, вода – их богатство. Никому из чужих даже глазком взглянуть не дают. Коллекторы говорили, что вокруг берегов стены выстроены чуть ли не с гору. Наверняка не врут.
Еще до моего рождения глоссы оттеснили покорных подальше, а тех, кто сопротивлялся, вырезали, словно диких кур. Наш клан согнали к самому краю Диктората. Мы живем в высотках за степью у солончаков, возле Мертвых скал и Разлома – за ним только птицы бывали, хотя мне кажется, что за черными зубцами скал, дрожащих в знойном мареве на той стороне, ничего нет.
Шлюзы в канал глоссы открывают за плату. Жиреют, гады, на наших бедах. Нагло требуют больше, когда по земле расползается сушь. Гребут всё, что привозим: сушеные фрукты и соль, которую добываем в пещерах, живых коз и козлиные шкуры, соленый сыр. У нас особо и не растет ничего, кроме дынь и яблок, и те плохонькие, потому как земля солью пропитана. Так нас и называют: кто солеными, кто степняками. Хуже всего, что за воду в каналах приходится платить не только снедью и товарами, диктаторы забирают девушек. Еще ни одна обратно не вернулась, и весточек от них не было, сколько ни пытались родичи прознать о судьбе дочерей. Куда исчезли те, кто попадал к глоссам, оставалось только догадываться.
Тощая Шеска, сестра Саро – воина, который провожает «в последний путь» наших степниц, рассказывала такое, что волосы на голове вставали дыбом. Выходило, что лучше вовсе не доехать до диктаторов живой, чем попасть к ним в лапы… Шеска сама за степями не бывала, но как ей не поверить, если отряды из мегаполиса регулярно наведываются в кланы? Говорят, что защищают от разбойников из Пустоши, а сами берут все, что вздумается. Скажи слово против – вырвут язык и отрубят голову.
А так подумать: чем они лучше нас? Они люди, и мы люди, разве что у них больше уродов и оружия. Один раз я чуть не нарвалась на их самого главного – не сдержалась, когда плетью хотел маму огреть, прямо в глаз комом земли заехала. Конечно, еле ноги унесла и потом предпочитала прятаться в скалах, завидев вдалеке глосский отряд. А теперь меня отдают беспредельщикам. В мегаполис!
